Николай Игнатьев - Походные письма 1877 года

Радостное известие: фельдъегеря направлены снова на Казатин, и наши сообщения, следовательно, обеспечены. Люби меня крепко, и все устроится во благо. Береги свое здоровье, тогда и мое не поколеблется. Смотрю бодро и весело в будущее: я начал свою зимнюю кампанию в день св. Екатерины, как и конференцию. Обнимаю вас тысячекратно. Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю и благословляю деток. Твой вернейший друг и многолюбящий обожатель Николай.

Турки полезли к Тырнову чрез Елену. Отбиты, но у нас большая потеря, и мы потеряли 11 орудий!! Увы, еще другое нерадостное известие: вследствие несовпадения поездов в Яссах фельдъегерям приказано ехать на Галицию.

No 40(4)

26 ноября 1877 г. Порадим

Не знаю, дойдут ли исправно до Киева два конверта, отправленные мною вчера с фельдъегерем к тебе, бесценный друг и милейшая жинка моя: один с письмом, другой - с фотографическою группою, изображающею мой бивак в Горном Студене. Так хотелось бы скорее удостовериться, что сообщения наши вполне обеспечены. Когда-то я дождусь от тебя доброй весточки. Вообрази - почта и телеграф румынские ходят исправнее и дешевле (!), нежели наши!

Прежде нежели продолжать мой дневник, я припомнил, что ничего еще не сказал тебе как хозяйке о беседе моей с Мельниковым в вагоне до Казатина. Признаюсь, мысль моя блуждала, и на сердце было так тяжело, что болтовня Мельникова мне крайне надоела, и я, наконец, попросил его оставить меня одного. Но на одно обстоятельство считаю необходимым обратить твое внимание, ибо забыл поговорить о том с Мельниковым: гоняют ли на корде твоих верховых лошадей и вообще доставляют ли им надлежащее движение на воздухе? Ведь без этого лошади заболеют и падут на ноги. Полагаю, что за неимением берейтора вернее не дозволять их ездить (остальных, то есть серого, гнедого и мужика можно). Мельникову надо дать положительную и письменную инструкцию, как обращаться с нашими арабами, ибо у меня остался в памяти дикий вопрос, сделанный им мне в последнюю минуту и доказавший мне, что нужны меры осторожности. Он спросил меня, жалуясь на непроизводительность Дервиша, нельзя ли воспользоваться присутствием в Немиринцах других арабских жеребцов? Comment cela vous plait?* Ты можешь себе представить, какой окрик дал я в ответ. Но достаточно, чтобы такая мысль могла зародиться. Общество конское, в котором находятся Джирид и Немель, многочисленно, хотя и не принадлежит к числу избранного. Долго ли тут до беды? Надо охранить их строжайше от искушения и случайности. Полагаю, что ты поручишь написать о том обстоятельно Решетилову. Скажи Павловым, что начальство теперь ими довольно.

25-го был я опять приглашен и завтракать, и обедать к государю. Меня тронули выражения радости придворной прислуги, фельдъегеря с меньшей братией свитской, что я выздоровел и вернулся; "авось вы нас отсюда выведете". Общее желание скорейшего окончания войны и испытаний, до которых, кроме государя, великодушно и добродушно все переносящего, никто не дорос. Зато многие из высшей челяди и иностранные агенты встретили меня с весьма кислою улыбкою. Гика бросился меня обнимать.

Сулейман-паша со свойственной ему настойчивостью продолжает попытку дойти до Тырнова со стороны Еленинского прохода. Дело Святополк-Мирского 22-го, представленное первоначально победно, по моему мнению, весьма не блистательно. Правда, что, отступив, мы, наконец, удержались на укрепленной заранее позиции, но потеря огромна: 11 орудий (в прежнее время этого с нами не случалось!), 50 офицеров и 1800 нижних чинов выбыло из строя. Деллингсгаузен, командующий 11-м корпусом, пошел в обход на Златарицу и Беброво. Но 24-го и 25-го Сулейман возобновлял атаки на наши позиции. Святополк-Мирский получил подкрепления и удержался. Но это оборонительно-пассивное положение мне очень не нравится и не соответствует образу ведения войны, наиболее выгодному, с турками. Дезертиры, которых опрашивает Иванов, являющиеся ежедневно из Плевны, утверждают единогласно, что там голод, что бедствия ужасны, что один Осман за продолжение обороны и поддерживает дисциплину железною волею, жестокими наказаниями против тех, которые слабеют духом, и распространением ложных известий, что Сулейман уже в Ловче, что со всех сторон спешат подкрепления турецкие и что остается выдержать еще несколько дней до окончательного спасения. Вышедший дня 3 тому назад из Плевны очень толковый босняк утверждал, что Осману не выдержать более 8 дней еще и что он в курбан-байрам (будущую субботу) сделает непременно попытку вырваться из Плевны хотя с частью лучших своих войск. Из 70 тыс. армии осталось у него, по показанию турок, едва ли 25 или 30 тыс. чел. Уверяют, что как только Плевна сдастся, государь вернется в Россию. Дай-то Бог...

Для облегчения подвозов к плевненским позициям устроили у нас будто бы дороги, но оказалось, что проезд затруднительнее прежнего. Прежде можно было объехать дурные места, а теперь прорыты канавы по обе стороны, и все принуждены лезть в непроходную грязь.

В ночь с 25-го на 26-е угощали Османа залпами сосредоточенных батарей в 9 час. вечера, в 2 часа ночи и в 6 час. утра. Турки подумают, что "москов" байрам справляет. Я убежден, что через неделю, то есть в турецкий курбан-байрам, Осман-паша попытается выйти; пожалуй, бросится к Порадиму. То-то будет тревога! Всего рациональнее было бы ему идти на оконечность правого фланга румын к Берковцу. Осман падет, может быть, со славою, но не сдастся, а может пройти, оставив нам в укреплениях одних башибузуков и мухтафиз (то есть ландштурм). Слух сегодня, что он стал кормить хорошо низам, то есть войска действующей армии - лучшую часть турецких войск, приготовляя этот отряд, вероятно, к выходу. Остальные пусть голодают и гибнут - Осман не поморщится.

Гурко дал знать, что он нашел в Орхание такие запасы, что войска его обеспечены продовольствием (и даже теплою одеждою) до конца января. Вот таким образом возможно и практично воевать с турками.

На 26-е предполагалось отпраздновать Георгиевский праздник - молебном и завтраком на Тученицком, так называемом в войске "закусочном редуте". Но дождь, сырость (на воздухе довольно тепло -5°) и непролазная грязь заставили от сего отказаться. Ограничились завтраком в большой палатке (в пальто и фуражках) без молебна. Государь посадил Непокойчицкого налево от себя, а направо принца румынского Карла, около которого сел Обручев. На этой стороне стола, где был государь, сидели георгиевские кавалеры, а напротив награжденные золотыми саблями. Кто-то остроумно заметил, что если бы, как обыкновенно, созвали бы на праздник всех георгиевских кавалеров действующей за Дунаем армии, то Осман бы ушел из Плевны во время завтрака, так как некому было бы охранять позиции... Государь провозгласил тост задушевный за здоровье императора Вильгельма, le doyen de l'ordre de St Georges*, затем императора австрийского и всех георгиевских кавалеров, благодарил всех их за службу. Наконец, крикнул: "За славную нашу армию". Непокойчицкий, как старый георгиевский кавалер, провозгласил здравицу в честь государя. Громкое и дружное "ура!" раздавалось всякий раз, но в особенности в ответ на два последних тоста.