Лев Успенский - За языком до Киева

И если вы примете во внимание, что из этих тысяч топонимов пусть даже в одном проценте отложились некогда факты, события, словесные формы, воспоминания о бывшем и прошедшем, от которых уже нигде, кроме как в названии места, ничего не сохранилось и о которых уже неоткуда, кроме как из него, узнать ни историку, ни географу, ни лингвисту, — вы поймете и поверите мне, как необходимо проделать неописуемо огромную работу не по объяснению, не по исследованию, хотя бы по простой грамотной регистрации валяющихся в мусоре у нас под ногами никому не заметных драгоценностей.

Помните, что я говорил: в маленькой Швеции взято на учет около 12 миллионов топонимов, а Советский Союз превышает по площади Швецию в 50 раз. С другой стороны, по самым различным причинам во многих небольших странах Западной Европы топонимикой занимаются всерьез уже очень давно и очень упорно, а в нашей стране она только «набирает пары».

Мое дело — зажечь (пусть не в каждом, пусть в одном из сотни моих читателей) интерес к удивительной, нелегкой и прекрасной науке. Если это случится, вы найдете, как проложить пути к углублению ваших сведений о ней. Вы свяжетесь с топонимистами, работающими в университетах и филологических институтах. Вы начнете интересоваться специальными работами по научной топонимике. И вовсе не обязательно, чтобы каждый из вас стал профессором в этой науке. Вполне достаточно, если некоторые из вас найдут в себе силы и желание помочь советским топонимистам хотя бы на первой, необходимой ступени их работы — в собирании первоначального материала по нашим географическим именам.

…Существует несколько градаций в самом отношении человека к топониму. У французского писателя Марселя Пруста есть в одном из его произведений короткий диалог рядового благополучного буржуа с его знакомым буквоедом-топонимистом:

«— Я охочусь чаще всего в лесу ШАНТПИ, — проговорил господин де Камбремер.

— Он оправдывает свое название? — спросил его Бришо.

— Я не улавливаю смысла вашего вопроса…

— Я хочу сказать: много ли там поет сорок?

— Вот видите, — сказал господин де Камбремер, — что значит поговорить с ученым! Я уже пятнадцать лет охочусь в лесу Шантпи и никогда не задумывался, что значит его имя…»

По-французски «шантэ» — «петь», «пи» — «сорока»… На свете бесчисленное множество Камбремеров, гуляющих по миру и никогда не обращающих на него, и в частности на его имена, никакого внимания. Это одна ступень.

Есть вторая.

«— Кинешма? — рассеянно произнесла путешествующая по Волге на теплоходе героиня романа В. Верховской „Молодая Волга“ по имени Нина. — Нерусское слово какое-то.

— Почему нерусское? — возмутился ее спутник, волгарь. — Кинешма — „кинешь мя“. Решма — „режь мя“. Даже легенда есть насчет этих названий…»

О легендах я уже имел удовольствие с вами беседовать. Теперь я просто хочу еще раз осудить такую легкомысленную «авторитетность».

Один ничего не видит и не знает. Второй видит очень мало, но «знает» уже все. Я надеюсь, что, прочитав мою книгу, вы сумеете занять среднюю позицию: научитесь видеть, слышать, обращать внимание и с живым интересом добиваться правильных решений каждой топонимической загадки. Но не утверждать!

И я завидую вам. Есть счастливые люди — собиратели грибов, ягод, охотники, рыболовы. С котомками за плечами, с ружьями или спиннингами они бродят по самым душистым, самым росистым, самым солнечным и самым тенистым уголкам земли нашей, и на каждом шагу их ожидают пленительные возможности удачи.

Но у них есть и свои полосы огорчений. Грибы, как известно, появляются «слоями». Ягоды могут быть, а может их не быть. И какие-нибудь зайцы или куропатки делают все, что от них зависит, чтобы радость охотника возникала не слишком часто.

Ваша добыча — топонимы — не подвержена никаким колебаниям. На них всегда урожай. Они не прячутся, никуда не убегают.

Идите к ним, они вас ждут.

Вы идете по сосновому бору за городом Лугой и видите речку, вытекающую из озера. Там, где она ныряет под железнодорожное полотно, есть основательный каменный мост, под ним ребята ловят раков. Спросите у них, как имя моста, и они ответят вам — ТРУБЁНКА! Если вы задержитесь в ближней деревне, то узнаете, что имя осталось за железнодорожным мостом с дней строительства дороги: это не мост, а только труба, хотя и очень солидная. И кто-то из инженеров пренебрежительно назвал трубу «Трубёнкой», так она и осталась с этим именем.

Спуститесь вниз, к ручью. Вы узнаете, что его имя ЛУКОМКА, и на вас пахнет уже куда более давними временами. А извилистое узкое озеро справа, из которого вытекает Лукомка, называется ЛУКОМО. И надо уже лезть в словари и справочники. Тогда из ценного «Словаря местных географических терминов» Э. и В. Мурзаевых вы узнаете, например, что на севере России живет еще слово «лукома», связанное с «лука» — извилина — и означающее «извилистый овраг». Все станет вам понятно. И вы углубитесь в тенистые заросли над речкой, и выйдете на место, именуемое «НА ВИРУ» («вир» в диалектах «омут»), и спросите, как зовется видная оттуда деревня, и вам скажут, что ее имя СМЕРДИ, и вы перенесетесь уже в совсем далекую даль веков, в какой-нибудь XII и XIII век, когда еще существовали смерды — хлебопашцы, когда как раз и возникали названия первых поселений в этих стародавних русских местах.

Такие до предела русские, такие полные глубокого обаяния и такие часто загадочные: НАДЁВИЦЫ и ЗАТУЛЁНЬЕ, ЧЕРНАВКА-речка и ПАГУБА-река, ВРАГИ и СЕРЕБРЯНКА. И вдруг среди них, как кол на равнине, ФАН-ДЕР-ФЛИТ?!

Идите, собирайте их, задумывайтесь над ними, ищите их разгадки. Счастливого вам пути!

Он пришел в отряд во всем своем. На голове картуз. Под кургузым пиджачком — голубая русская рубашка. Высоченные сапоги-осташи поражали чудовищной толщиной подметок.

Лицо у него было свежее, розовое, благодушное, хотя он и носил густую окладистую светло-рыжую бороду. На вид ему было лет сорок пять. Тридцатидвухлетний старшина Габов рядом с ним казался совсем юнцом.

За плечами у него висел туго набитый вещевой мешок из необыкновенной пестрой холстины; укороченный, кавалерийского образца карабин он ни на минуту не выпускал из рук. Вечером в бане весь отряд обступил его с возгласами крайнего изумления: на широченной рыжеволосой груди его болтался на тонком плетеном шнурочке маленький серебряный крест.