Николай Крылов - Не померкнет никогда

— Вас вызывает командарм.

Софронов шагал по кабинету между койкой и столом, на котором лежали развернутые карты.

— Вот что, Николай Иванович, — остановился он. — В первом отделе с сего часа считай себя. хозяином. А Фролович примет девяносто пятую дивизию. Там все-таки у нас временный командир — он пойдет на полк…

В первое мгновение я не понял, что Фролович — это генерал Воробьев. При мне Софронов в первый раз назвал его так запросто.

Впоследствии Василий Фролович говорил мне, что обрадовался назначению. О том, как хотелось ему командовать в будущем дивизией, я знал еще в годы нашей службы в 1-й Тихоокеанской. Но вряд ли он когда-нибудь думал, что придется принимать дивизию вот так — с боями отходящую на новый оборонительный рубеж.

За долгую службу в академиях и крупных штабах у генерала Воробьева выработалось педантичное, подчеркнуто уважительное отношение к принципам и требованиям воинской организации. Человек такого склада должен был особенно страдать от того, что тяжелое начало войны заставляло многое делать не так, как полагалось бы "по науке".

Василию Фроловичу нелегко было отступать от усвоенных в академиях правил. И со стороны порой казалось, особенно в первые наши одесские дни, будто он чувствует себя на войне, как на маневрах. Воробьев не уставал возмущаться отсутствием сведений о частях, с которыми оборвалась связь. Его коробило от нечетких формулировок, попадавшихся в поступавших из вышестоящих инстанций приказах. Приказы, готовившиеся им, отличались продуманностью каждой фразы, но часто получались очень длинными. А потом приходилось излагать исполнителям самую суть по телефону в нескольких словах…

Но Воробьев не хотел, чтобы самое трудное на войне его миновало. О том, чтобы ему доверили командную должность непосредственно на фронте, он, как я знал, просил уже не раз. И если волновался теперь, то, вероятно, из опасения, что его практический военный опыт, ограниченный сферой армейского и фронтового штабов, может оказаться недостаточным, чтобы уверенно войти в новую должность в столь сложной обстановке.

Конечно же, генерал Воробьев сознавал, какую Школу прошли за полтора месяца войны 95-я дивизия и ее командные кадры. Кстати, полковник М. С. Соколов, временно командовавший дивизией, был учеником Василия Фроловича в Академии Генерального штаба.

Я от всего сердца пожелал своему начальнику и старому сослуживцу боевого счастья. В ту же ночь В. Ф. Воробьев отбыл в дивизию вместе с майором И. И. Чинновым, назначенным начальником ее штаба.

Как и следовало ожидать, часть прорвавшихся на восток неприятельских сил, миновав Одессу, довернула к морю. И еще до того, как советским войскам пришлось оставить Николаев и Очаков, приморцы оказались отрезанными на суше от остальных сил Южного фронта, от всей Красной Армии. Практически это произошло уже 10 августа, а окончательно- 13-го, когда враг закрепился на побережье в районе Аджиаски.

Я принес командарму карту, на которой линия нашей обороны своими очертаниями напоминала подкову, врезанную полукружием в берег, а концами упиравшуюся в море. Подкова была несимметричной — вогнутой с правой стороны.

Софронов долго стоял над картой в раздумье. Потом, отложив ее, стал, как обычно, спокойно и негромко, отдавать текущие распоряжения.

К этой подкове на карте, к тому, что окажемся на изолированном плацдарме, мы были готовы.

О том, что Одесса осталась за линией основного фронта и отрезана на суше от всей страны, никто населению специально не объявлял. Но, разумеется, все знали, что город в окружении, на пятачке. Одесситы начали привыкать к этому, собственно, еще до того, как оказался окончательно перерезанным приморский тракт и оборвалась последняя ниточка проводной, связи, тянувшаяся через флотские береговые посты к Очакову. Ведь гораздо раньше перестали приходить, и уходить поезда. А некоторые ушедшие вернулись.

Все чаще произносились входившие в обиход слова

"Большая земля". Они становились собирательным обозначением всего, что находилось за двумя линиями фронта — ближней, одесской, и другой, главной, продолжавшей от нас удаляться.

С Большой землей соединяло город и нашу армию лишь море (существовал, конечно, еще воздушный путь, но он мог использоваться очень ограниченно). Причем морская дорога к Крыму и Кавказу стала далеко не безопасной.

Блокады Одесского порта в прямом смысле наши моряки не опасались: у противника — во всяком случае, пока — было слишком мало для этого боевых кораблей. Но в море да и в порту суда атаковывала вражеская авиация. Транспорты с любым грузом надо было охранять, сводить в сопровождаемые боевыми кораблями караваны. В Одесской базе, как и на всем флоте, потребовалось организовать специальную конвойную службу, у которой все прибавлялось забот.

Порт, казавшийся весной полупустым, работал теперь интенсивно, с большой нагрузкой. Из Одессы продолжало эвакуироваться в тыл не нужное для обороны города заводское оборудование. На морские суда перегружалось все ценное из не успевших проскочить на восток железнодорожных эшелонов.

На запасных путях одесского узла скопились сотни паровозов, оставшихся тут без дела, но очень нужных стране. Моряки нашли способ отправить на Большую землю и их: паровозы загоняли в плавучие доки, которые уводились на буксире. Эвакуации морем подлежали также прибившиеся к нам при прорыве врагом фронта тылы соседних армий, их госпитали.

Между Одессой и портами Крыма и Кавказа курсировало 20–25 транспортов. Чтобы сократить до предела их стоянку у причалов, портовики нередко работали под бомбежками. А конвойная служба, изучая повадки фашистской авиации, постоянно меняла время выхода транспортов из порта. И хотя отдельные суда получали повреждения, морские перевозки обходились вначале без существенных потерь. Первой тяжелой потерей на море явилась гибель транспорта "Ленин". На нем следовали в Новороссийск эвакуируемые жители города, в том числе много детей…

"Товарищи! Враг стоит у ворот Одессы…" — напоминали со стен домов суровые строки знакомого уже всем обращения городских организаций. Вторая декада августа начиналась в обстановке, когда враг не только стоял у ворот города, но и все яростнее ломился в них. Бои шли и на западе — под Беляевкой, и севернее Одессы — по обе стороны железной дороги на Тирасполь, и у Аджалыкского лимана.

Натиск на фронте сопровождался провокациями фашистских лазутчиков. В ночь на 12-е неожиданно начали поступать сбивчивые телефонные доклады о высадке в разных местах парашютных десантов. Кто докладывает — не поймешь. Были приняты меры, подняты истребительные батальоны. Однако парашютистов нигде не обнаружили. Как выяснилось, вражеские агенты, подключившись к линиям связи, пытались вызвать панику. Но это им не удалось.