Николай Крылов - Не померкнет никогда

Поздно вечером на КП армии приехал Иван Ефимович Петров. На это он испросил разрешения у командарма, после того как получил боевой приказ и плановую таблицу боя. Командиру Чапаевской дивизии, решавшей завтра основную задачу, хотелось о чем-то переговорить лично с Софроновым.

День, полный переживаний для всех, кто был ознакомлен с директивой Ставки (о ее содержании знали даже в штарме пока немногие), принес Георгию Павловичу еще и большое личное горе: пришла телеграмма о том, что на фронте под Москвой погиб его старший сын. Придержать бы эту телеграмму, хоть до завтра… Но связисты, ни с кем но посоветовавшись, вручили ее командарму прямо за ужином.

Софронов встретил горе мужественно. Он сразу же вернулся к делам, выслушивал доклады о подготовке к наступлению, о том, что полки 95-й дивизии, выводившиеся во второй эшелон, снова заняли оборону на переднем крае. Потом долго один на один разговаривал с Петровым.

Когда тот уехал к себе и я явился к командарму с документами по плану эвакуации (поступили уже сведения о транспортах, которые придут в ближайшие дни), Софронов устало произнес:

— Тревожится Иван Ефимович за завтрашнее… Думаю, напрасно. Обещал быть к утру у него на КП…

Я понял, что разговор у них был неофициальный, товарищеский. Да и каким еще мог он быть после того, как приказ отдан? А у Петрова — это я уже хорошо знал — беспредельная личная храбрость сочеталась с расчетливой осторожностью, когда дело шло о замысле крупного боя. Видимо, его смущало, что после выключения из контрудара двух томиловских полков численный перевес противника в полосе завтрашней атаки окажется слишком велик. Но, разумеется, не могло быть сомнений — для выполнения боевой задачи генерал Петров сделает все, что в его силах.

Отпуская меня, Софронов сказал, что еще "помозгует" над планом вывода из боя основных сил армии. Он начал работать над ним с утра, несколько раз совещался с Жуковым и снова садился за расчеты: решение давалось трудно.

Командарм не спал и в прошлую ночь — после того как прибыл с новостями Левченко, было не до этого. Но сейчас он, наверное, все равно не смог бы уснуть: бороться с обрушившимся горем помогала ему только работа.

Несколько часов спустя за мною пришел адъютант Софронова старший лейтенант К. Ф. Шанин: командующий хотел дать какие-то указания.

Когда я вошел, Софронов сидел за рабочим столом в расстегнутом кителе, как-то неестественно откинувшись набок. Пальцы лежавшей на бумагах руки стиснули дымящуюся папиросу. Генерал был. очень бледен.

— Что с вами, Георгий Павлович? — встревожился я. — Вызвать врача?

— Погоди, сейчас пройдет, — не очень внятно проговорил он, не меняя позы. Резануло сейчас по сердцу будто ножом…

Шанин, вошедший вслед за мною, бросился за врачом. Выглянув в коридор, я подозвал двух первых попавшихся работников штаба, и мы уложили Софронова на стоявшую в нескольких шагах от стола койку. Он не сопротивлялся, только потянул за собою развернутую на столе карту.

Через две-три минуты появились дежурный врач и медсестра. Георгий Павлович впал в полузабытье. Быстро принесли и стали пристраивать над койкой кислородную палатку.

— Боюсь, что это инфаркт, — шепотом сказал мне врач.

На командный пункт к генералу Петрову, куда собирался Софронов, выехал контр-адмирал Жуков.

Телефонной связи с Петровым не было, работал только буквопечатающий аппарат СТ-35. За сорок минут до начала контрудара я прочел с ленты телеграмму Петрова: комдив Чапаевской докладывал, что из-за неготовности тяжелого гаубичного полка вынужден перенести все на один час.

С этой поправкой дальше все шло по плану. 20-минутную артподготовку открыли своими сокрушительными залпами "катюши". В десять ноль-ноль чапаевцы с полком Аксенова и кавдивизия Новикова (конечно, в пешем строю) перешли в наступление.

На участке, обработанном гвардейскими минометами, противник сразу оставил первую линию обороны, начав беспорядочный отход. Наиболее упорное сопротивление он оказывал на левом фланге контрудара — там, где атаковала кавдивизия.

Я оставался на командном пункте армии. Когда выдавалась свободная минута, справлялся о состоянии командующего. Врачи, дежурившие около него, докладывали: больной спокоен, дремлет, его состояние не ухудшается. Становилось, однако, очевидным, что в напряженнейшие дни, когда надо было, продолжая бои, постепенно отправлять войска на Большую землю, командарм выбыл из строя.

Потом мне передали, что Софронов проснулся и просит зайти к нему.

— Что на фронте? Как наступление? — встретил он меня нетерпеливыми вопросами.

Решив, что добрые вести не повредят, я присел у койки и стая вкратце излагать самое главное:

— Все идет хорошо. Наступление началось по плану и развивается успешно. На некоторых участках противник побежал. Танкисты Юдина ворвались в Ленинталь…

Софронов заулыбался:

— Так это же здорово, Николай Иванович… Поздравляю тебя, голубчик!.. От таких новостей мне, кажется, сразу легче стало. А докуда дошли на левом фланге?

Но тут врач, уже делавший мне знаки, решительно вмешался, потребовав прекратить служебный разговор.

* * *

Во второй половине дня сопротивление противника стало нарастать. Ошеломленный в первые часы внезапностью нашего натиска и мощью сосредоточенного огня, теперь он начал переходить в контратаки. Танкисты, пробившиеся вперед, оторвались от пехоты. Кавдивизия, встретив сильный и организованный отпор, продвинулась совсем незначительно.

Выполнив в полосе Чапаевской дивизии ближайшую задачу, генерал Петров приостановил наступление. Он доложил, что должен привести в порядок и выровнять части, ликвидировать образовавшиеся разрывы.

Нам приходилось делать паузу и во время контрудара в Восточном секторе 22 сентября. Но там обстановка была иной: наш ударный кулак сильнее, а резервы противника относительно далеко. Здесь они находились совсем близко, и двухчасовая передышка была использована не только нами. После нее наступление практически прекратилось — продвинуться дальше войскам не удалось.

Но и враг не смог выбить наши полки с достигнутого рубежа. Отразив все контратаки, чапаевцы и поли Аксенова закрепились к вечеру на линии, проходившей через хутор Дальницкий и гряду отлогих холмов западнее Дальника.

Особенно отличились в этот день танкисты. Батальон старшего лейтенанта Юдина, состоявший в основном из бронированных тракторов (в числе 35 машин, введенных в бой, было лишь несколько настоящих танков), действовал фактически самостоятельно, так как пехота за ним не поспевала. Давя врагов гусеницами и истребляя огнем, группы танков достигли низины к западу от Ленинталя. Юдин доносил потом, что батальоном уничтожено до тысячи солдат противника. Пусть эта цифра и не могла претендовать на особую точность, но, без сомнения, танки, созданные в осажденной Одессе, нанесли противнику 2 октября самый большой урон за все время их участия в боях.