Раиса Аронова - Ночные ведьмы

- Когда мы прибудем в Н.? - смиренно осведомился он.

"Черта с два прибудешь в Н. с таким пассажиром", - со злостью подумал командир корабля.

Весь полет он с необычным напряжением держал штурвал и с минуты на минуту ожидал неприятностей. На дальнем подходе к месту посадки радист доложил:

- Н. штормит. Приказано идти на другой аэродром.

- Ну вот, начинается, - со вздохом пробормотал летчик.

Запросили другой аэродром. "Не принимаем, штормим", - получили неутешительный ответ. А до третьего горючки не хватит...

- М-м, да... Ситуация... - командир ожесточенно заскреб в затылке.

Вообще-то подобные ситуации бывали у него не раз, когда по вине погоды самолет не находил места для приземления. Но сегодня виноват был, конечно, тринадцатый пассажир. И летчика неудержимо потянуло взглянуть на него.

"Батюшка" преспокойно спал. "И совесть не мучает, - с неприязнью подумал летчик. - Вот взять бы да высадить немедленно", - мелькнула жестокая мысль. Может, он так и сделал бы, если бы был уверен, что после жертвоприношения самолет благополучно приземлится в пункте Н.

Возвратись в пилотскую кабину, командир корабля услышал от штурмана еще одно неприятное сообщение - отказал локатор. Ну как тут не поверить в приметы?

Однако в судьбу тринадцати пассажиров решили, очевидно, вмешаться силы небесные. Может быть, сам Николай-угодник, тезка командира корабля. Во всяком случае, вскоре из эфира на борт поступила такая радиограмма: "Если у командира корабля первый минимум, то посадку в Н. разрешаем". Командир уже давно был пилотом первого класса, значит, ему можно садиться. Он так и сделал.

"Батюшка" выходил из самолета последним. Весь экипаж молча провожал его косыми взглядами...

- Вот видишь, - закончил рассказ мой знакомый, - если бы не первоклассное пилотское свидетельство, то...

Любопытно, почти всегда рассказчики подобного рода историй кончают свое повествование именно такими словами: "Если бы не... то..."

В половине восьмого, после горячего завтрака, выехали на трассу. День по всем признакам будет неплохим: спокойно светит солнце, на небе кое-где тонкая, как кружева, высокая облачность.

Сегодня воскресенье, и шоссе, как и люди, тоже отдыхает. Грузовые машины почти не появляются, да и легковых мало. Ехать одно удовольствие. В кабину сквозь приоткрытые окна наплывают разнообразные запахи: то пахнет свежей соломой, то скошенной травой, то бьет сильный аромат хвои. Кругом яркая, свежая зелень. Словно сейчас не конец, а только начало лета. На лугах коровы лениво пощипывают траву. Вокруг благодатный, светлый покой... И вдруг: "Берегите, берегите, берегите мир!" - громовым раскатом ворвался "Бухенвальдский набат". Я вздрогнула. Это, оказывается, Леша включил приемник. Безмятежную тишину ясного утра вспугнула суровая мелодия "Набата".

"Берегите мир!" - эти слова особо значительно, веско звучат вот здесь, среди мирных полей и лесов, под высоким голубым небом в тихое летнее утро. И когда рядом сидит сын, Сашок.

В этом районе много маленьких памятников-столбиков у дороги. Почти на каждом километре. Печальные вехи минувшей войны! А сейчас в стороне от шоссе видели поросшие травой развалины. Похоже, тут была деревня.

- Сколько лет прошло, а следы войны все еще видны, - высказывает общую нашу мысль Руфина.

Кругом леса, леса... Брянские. Немало хранят она былей и легенд о том, как сражались партизаны Брянщины. О многом, еще неизвестном, могли бы рассказать людям, если бы умели. Но тихо стоят деревья под полуденным солнцем. Молчат...

В машине тоже на некоторое время наступает задумчивая тишина.

- Минут через десять должна показаться Сеща, - прерывает размышления сообщение водителя. Мы приободрились.

- Значит, перелет на 2-й Белорусский фронт завершен благополучно, - с удовольствием констатирует Руфа.

Заглянув в конец тетради, где у меня записано фронтовое расписание, сообщаю для сведения:

- Полк прибыл в Сещу 22 мая 1944 года.

- И мы опять прилетели к Вершинину, в 4-ю воздушную армию.

- А командующий фронтом был новый для нас. Говорили, что у генерала армии Захарова какой-то свой, особый взгляд на применение легких ночных бомбардировщиков.

- Мы немного побаивались его. Вдруг наши методы, тактика придутся ему не по вкусу? Вдруг, чего доброго, услышим: "Девчонки прилетели? Господи, что же мне с ними делать?"

- Ну, нет! Так он не мог сказать. К тому времена мы доказали, что умеем воевать.

- Вы уже знали себе цену, да? - пытается подковырнуть Леша.

- Мы узнали, почем фунт лиха на войне. Сейчас будем в Сеще... Знакомое волнение ускоряет пульс. Память напряженно ищет в своем арсенале приметы первого белорусского аэродрома. Лес, большое летное поде и одна-единственная землянка... - вот, пожалуй, и все. Но лесов в Белоруссии много, а той землянки и в помине, наверное, нет. Если бы не оповещатепьный знак на дороге - "Сещинская", - то мы наверняка проехали бы мимо.

- Смотри, Рая, какое большое село появилось. А когда мы прилетели сюда в сорок четвертом, здесь были развалины. И ни одной живой души.

- Живые души-то, положим, здесь встречались. Помнишь французских летчиков?

В Сеще на очень короткое время сошлись боевые пути "Нормандии - Неман" и нашего, 46-го гвардейского Таманского. Несколько летчиков из полка французских добровольцев заглянули к нам. Мы не знали тогда, понятно, ни истории создания этого полка, ни имен храбрых французских патриотов. Все стало известно уже после войны. Но сам факт пребывания французских летчиков в составе наших Военно-Воздушных Сил радовал и лишний раз доказывал, что борьба против немецкого фашизма носит интернациональный характер.

- А местных жителей здесь действительно не было, - продолжаю я. - Во всяком случае, за то время, что мы прожили в Сеще, я ни одного не видела.

- Ваша эскадрилья вообще жида отшельником - в лесу, в шалашах.

Не спеша идем по краю бывшего нашего аэродрома, вдоль опушки леса. Здесь находятся кое-какие нежилые постройки. Может быть, и наша землянка сохранилась? Но Руфа почему-то очень внимательно присматривается к деревьям. Пока не буду спрашивать, понаблюдаю.

Птицы весело щебечут в лесу. Вдали прокуковала кукушка. И припомнилась мне одна совсем мелкая деталь из жизни в Сеще. Как-то перед вечером я пошла по лесу, чтобы нарвать букетик цветов и устроить их в кабине самолета предстоял первый боевой вылет на белорусской земле. Недалеко куковала вот так же кукушка. Я спросила ее, как часто делала в детстве: "Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить?" Молчание. "Ну, пообещай хоть годик, жалко тебе, что ли? Уж больно хочется дожить до конца войны". Молчит, неразумная. Я затаила тогда обиду на эту птицу.

- Вот она, моя береза! - радостно восклицает Руфа, подходит к дереву и нежно гладит широкий ствол.