Клаус Фритцше - Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь

Есть возможность спасти хотя бы часть сувениров, которые храню как реликвии. В Дзержинске все еще живут семьи немецких интернированных специалистов. Один из них умер. Жена его — об этом мне рассказали — готовится к обратному переезду в Германию. Если удастся передать эти реликвии туда, то можно надеяться на то, что они нелегально попадут в Германию. Рядом с квартирами этих немцев (получивших от нас игрушки в Рождество два года тому назад) работает одна бригада батальона, с бригадиром которой дружу.

Убежал я тайком из лагерного госпиталя, подобрал самые важные документы, завернул, запечатал и передал бригадиру с просьбой передать пачку вдове. Благодаря выполнению этой просьбы коллекцию документов со времен плена храню до сегодняшнего дня.

Посчастливилось мне и в другом отношении. Один из товарищей, который недавно вернулся с лечения в Усте, сообщил, что старшим обслуги в госпитале работает старый мой знакомый, с которым познакомился еще в 1944 году в лагере № 165 Талицы. Можно было надеяться на то, что мое имущество в Усте не пропадет. Под словом «имущество» тогда надо было понимать гражданский костюм (сшитый из материала военной формы), мягкие сапоги, наручные часы (купленные в период работы на базе трофейного оборудования) и фанерный чемодан, содержавший крупный ассортимент товаров, которые, по словам интернированных специалистов, представляли собой дефицит в советской оккупационной зоне Германии, в которой жили родители. Кроме того, я повез с собой немало книг, в том числе классическую русскую беллетристику и технические монографии, которые в дальнейшем должны были служить инструментом для лучшего освоения русского языка.

Настал день отправки в центральный госпиталь. Прощание с друзьями было печальным. Сколько мы сделали дел, нередко с большим риском, сколько мы отпраздновали больших успехов, сколько раз мы друг другу открывали глубины души. Всему этому теперь конец. Увидим ли друг друга на родине — открытый вопрос. Держать при себе книжку с адресами считается тяжелым преступлением. Известно несколько случаев, что при обыске на границе СССР у отдельных военнопленных нашли списки погибших и умерших товарищей. Так их вернули в лагерь, и когда отпустили — неизвестно. Значит, прощание навсегда, по всей вероятности.

Транспорт с двенадцатью больными отправился в путь без прощального обыска, в сопровождении одного конвоира и медсестры. От станции Игумново с пересадкой в Горьком приехали в Усту, и — какое счастье — на проходной нас приветствовал именно тот старый знакомый. Он лично заботился об обеспечении надежной защиты нашего имущества от определенной категории военнопленных.

Итак, я уже в корпусе и должен казаться очень больным. Умение притвориться больным я испытал на практике с успехом. Но теперь буду находиться под постоянным медицинским надзором. Удастся ли убедить интерниста в том, что цель этого лечения — желание отправки на родину?

Лежу на койке с мягким матрацем, в помещении тепло, с соседями мало общаюсь. Слишком занят самим собой. Ужин раздается в корпусе. Санитары приносят миску с супом каждому сидящему или лежащему на койке. Сервис удивительный. Кругом истинно больные. Воспаление легких, желтуха, опухоли, язвы и пр. Пациенты действительно страдают, а я кто? Стыдно мне? Да, от этой мысли отделаться не могу, но усталый от длительного переезда организм требует своего. И я сплю без сновидений.

Утро застало меня физически свежим, с ясным сознанием. Сосед, пожилой человек лет 60, рассказывает о своей истории болезни. К моему великому счастью, он страдает от сердечной боли — ангина пекторис. Расспрашиваю его насчет симптомов, и он охотно дает мне бесконечно ценную информацию. Сочувствую и говорю ему о том, что симптомы у меня чуть ли не те же самые. На мой вопрос, какой врач его лечит, отвечает с воодушевлением, оказывается, сам интернист страдает от стенокардии.

Жду обхода врача в напряженном состоянии, пытаюсь обострить умственные силы, чтобы в момент первого контакта не допустить роковой ошибки. Зашел врач, но по внешности это не врач, а милый батюшка с внешностью старорусского мужика. Высокая, стройная фигура, длинная борода, а самое выдающееся явление — глаза его. Вид его — это воплощение русского милосердия. Зашел он и спрашивает: « Кто Фритцше?» Поднимаюсь, он подходит к моей койке, говорит: «Познакомимся, я Федор Андреевич, у меня рекомендация от Анны Павловны. Она меня просит, обязательно вас вылечить. Думаю, что в первую очередь покой вам будет лечение». Сказал, повернулся к соседу, которого детально расспросил о симптомах, появившихся за последнюю ночь.

Настал второй день, предстоял очередной обход Федора Андреевича. Погода испортилась, шел дождь, дул сильный ветер. Сосед жаловался, боль у него усилилась. Появился врач, и сразу видно было, что ему нехорошо. Сгорбленно ходит, выражение лица говорит о том, что ему больно. Спрашивает меня, на что имею причину жаловаться. Рассказываю ему все, что узнал от соседа, только иными словами. В ответ врач мне говорит: «Жаловаться надо и мне на те же симптомы, сегодня особенно худо. Ну, отдыхайте и лечитесь»,— и пошел дальше, не обследовав меня хотя бы прослушиванием стука сердца.

Выписал он для меня какие-то капли скверного вкуса, которые я принимал регулярно. Так проходил месяц в идеальном спокойствии. При еженедельном обходе начальника медчасти, тот заслушивал доклад Федора Андреевича, беседовал со мной на отвлеченные темы и уходил прочь.

Но изгнание из рая надвигалось широким шагом. Все лето шли разговоры, что везде кругом сыщики оперативного отдела старались выявить военных преступников. Такими считали членов войск CC, идентифицировать которых было очень просто по татуировкам под мышкой, знаку группы крови. Составление соответствующих списков тянулось долгое время, и слухи о возможных включениях в эти списки шепотом передавались из уст в уста.

Из числа эсэсовцев тот или иной пытался удалить татуировку вырезанием небольшого кусочка кожи, но от этого оставался рубец. Сыщики предполагали такую попытку маскировки, и потому включали в список всех подозреваемых, у кого был такой рубец. Туда, следовательно, включали и тех, кто лечился от язвы потовой железы, которая оставляла рубец именно на этом месте. Были и другие случаи неоднозначности данной приметы.

Встретился я с одним летчиком, который был подбит советскими зенитками при наступлении на Минск. Поврежденный самолет дотянул до передней линии наших войск. Его, раненного, доставили в перевязочный пункт войсковой части СС, где предусмотрительный врач поставил ему ту пресловутую татуировку. По сталинскому принципу, что в случае сомнения обвиняемого надо считать виновным, того летчика занесли в списки. За то, что он не наврал, могу ручаться. По рассказам я мог судить о том, что он действительно профессиональный летчик, а войска СС летными частями не распоряжались.