Александр Панцов - Мао Цзэдун

Только после этого переговоры на высшем уровне возобновились. Сталин вновь пригласил Мао в Кремль, а затем стал звать на ближнюю дачу в Кунцево. Но эти встречи не внесли в душу Мао Цзэдуна успокоения. Сталин держался надменно и настороженно, был немногословен. «Изредка он бросал скошенные взгляды на прибывшего издалека гостя, — вспоминает сталинский переводчик Николай Трофимович Федоренко. — Сама комната, в которой проходили беседы… напоминала сцену, где разыгрывался демонический спектакль» 240. Все это, конечно, не укрылось от взгляда Мао, но главное, что его угнетало, так это откровенно империалистическая политика Сталина в отношении Китая. По словам его личного переводчика Ши Чжэ, он ощущал сталинский «панруссизм» очень ясно, поскольку Сталин выражал его «даже сильнее, чем русский народ вообще» 241. Особенно обижало Мао то, что Сталин откровенно не хотел заключать с ним официальный межгосударственный договор, так как чувствовал себя вполне удобно, имея соответствующий договор с гоминьдановским режимом 242. Ведь последний, как мы помним, был неравноправным для китайской стороны и очень выгодным для СССР. Сталин изменил свою позицию и согласился заключить новый договор — «О дружбе, союзе и взаимной помощи» — лишь после того, как узнал о решении британских властей признать КНР. Это произошло в начале января 1950 года. Но только 14 февраля этот исторический документ был подписан. Мао был, конечно, удовлетворен, но все же не мог сдержаться, чтобы не выразить «удивления» по поводу решения Сталина. «Но ведь изменение… [прежнего] соглашения [с Китаем] задевает решения Ялтинской конференции?!» — не без ехидства заметил он, напоминая Сталину его же собственный аргумент, который тот использовал, блокируя подписание договора с КНР. «Верно, задевает, — ответил Сталин, — ну и черт с ним!» 243

Радость китайских коммунистов по поводу формального договора между СССР и КНР была, однако, омрачена тем, что Сталин недвусмысленно продемонстрировал свое желание контролировать не только политический курс Мао, но и экономику нового Китая. К договору были приложены дополнительные секретные соглашения, которые обнажали действительные сталинские намерения. Первое из них предоставляло СССР ряд привилегий в отношении Северо-Востока Китая и Синьцзяна: все несоветские иностранные граждане выселялись из этих регионов. Сталин даже хотел заключить сепаратные торговые соглашения с этими периферийными районами для того, чтобы укрепить советский контроль над ними, однако столкнулся с решительными возражениями со стороны Мао и Чжоу Эньлая, который по просьбе Мао Цзэдуна прибыл в Москву 20 января 1950 года 244. Два других соглашения были направлены на создание четырех совместных предприятий на территории Китая, которые обеспечивали бы советские интересы в эксплуатации китайских экономических ресурсов. Это были так называемые смешанные советско-китайские акционерные общества, два из которых находились в Синьцзяне — редких и цветных металлов («Совкитметалл») и нефтяная («Совкитнефть»), а два других — в Даляне (гражданской авиации и судоремонтно-судостроительная — «Совкитсудстрой»). Советская сторона владела в них 50 процентами капиталовложений, получала 50 процентов прибыли и осуществляла общее руководство 245.

Китайские коммунисты были также обескуражены и навязанным им Сталиным новым соглашением о Китайской Чанчуньской железной дороге, дополнявшим договор. Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай рассчитывали создать комиссию по управлению дороги, в которой посты председателя и директора были бы отданы китайской стороне. Они также надеялись изменить долю капиталовложений сторон, увеличив соответственно китайскую часть до 51 процента. Сталин и Молотов отвергли эти предложения, настояв на паритете, то есть равном участии обоих партнеров как в инвестировании, так и в управлении 246. В соответствии с новым соглашением о Китайской Чанчуньской железной дороге [94], Люйшуне и Даляне советский контроль над железной дорогой и базой в Люйшуне сохранялся вплоть до конца 1952 года 247. Статус Даляня должен был быть определен после подписания мирного договора с Японией 248.

Чем больше Сталин вмешивался в китайские дела, тем сильнее возрастали его аппетиты. Соответственно росла и его подозрительность в отношении Мао. Он даже не мог уже скрывать свое недоверие. Как вспоминает Хрущев, после встреч с Мао Цзэдуном Сталин «ни разу не был в восторге» и отзывался о Мао не особенно лестно: «Чувствовалось какое-то его высокомерие в отношении Мао» 249. Однажды кремлевский хозяин даже попытался открыто спровоцировать Мао Цзэдуна, заявив то ли в шутку, то ли всерьез, что «в Китае коммунизм является националистическим, что Мао Цзэдун, хотя и коммунист, но настроен националистически». Сталин еще сказал, что в Китае существует опасность появления «своего Тито». По словам Мао, он ответил Сталину всего одной фразой: «Все то, что здесь говорилось, не соответствует действительности» 250. Он явно не понимал такой манеры поведения Сталина, его такого, по словам Константина Симонова, «полускрытого, небезопасного для собеседника юмора» 251. А потому, стараясь развеять сталинские сомнения, попросил Сталина прислать в Китай «советского товарища» просмотреть и отредактировать его сочинения 252. Мао действительно хотел, чтобы Сталин направил кого-то из своих доверенных лиц в Китай, чтобы тот удостоверился, насколько точно китайские коммунисты следуют марксизму 253.

Заключив договор и соглашения, Мао и Чжоу 17 февраля выехали из Москвы. Вновь на вокзале их провожал деловой и сосредоточенный Молотов. Но на этот раз и Мао был сугубо официален, хотя по-прежнему упорно называл советских хозяев «товарищами и друзьями». Перед тем же как сесть в вагон, он заявил: «Покидая Великую Социалистическую столицу, мы искренне выражаем сердечную признательность Генералиссимусу Сталину, Советскому правительству и советскому народу. Да здравствует вечная дружба и вечное сотрудничество Китая и Советского Союза!» 254

Конечно, на душе у него «скребли кошки». Недоверие и алчность Сталина угнетали его. Много раз впоследствии Мао будет говорить о том, что Сталин снял с него «ярлык» подозреваемого в титоизме и поверил в то, что «китайские коммунисты не проамериканцы, а китайская революция не представляет из себя „националистического коммунизма“», только после вступления КНР в войну с Кореей на стороне Ким Ир Сена (последнее произошло 19 октября 1950 года) 255. То же самое будет утверждать и китайский министр иностранных дел Чэнь И, по словам которого, Сталин, узнав о решении Мао послать войска на помощь Ким Ир Сену, даже прослезился. «Как же хороши китайские товарищи» 256, — дважды повторил престарелый диктатор. В этой связи вступление Мао в корейскую войну в определенной степени выглядит как сознательная демонстрация лидерами КНР своей лояльности кремлевскому боссу. Эта война, начатая северокорейскими коммунистами 25 июня 1950 года, была, как известно, направлена против поддерживаемого США законного правительства Южной Кореи, а развязал ее лидер северокорейцев по предварительному соглашению со Сталиным и Мао Цзэдуном. Китайцы вступили в войну в самый критический для Ким Ир Сена момент, когда корейские коммунисты были на грани поражения.