Александр Панцов - Мао Цзэдун

Люмпен-пауперская опасность, конечно, сглаживала межклановые противоречия, но совсем их не устраняла, и то, что жизнь в Китае не превращалась в беспрерывную войну кланов, объяснялось во многом тем, что у всех крестьян был помимо люмпенов и еще один общий враг — государство. От него, вернее от его налогов, алчных чиновников и милитаристов-олигархов, страдали все: и те, кто владел землей, и те, кто ее арендовал: ведь при повышении уровня налогового обложения собственники земли — налогоплательщики вынуждены были взвинчивать ренту. Ситуация была вопиюща: опираясь на военную силу, милитаристы буквально грабили сельское население. Налоги, в том числе не только земельный, но и десятки дополнительных (на ирригацию, борьбу со стихийными бедствиями и т. д.) [28] В провинции Хунань, например, таких дополнительных налогов насчитывалось 23, в то время как в граничащей с ней провинции Хубэй — 61. Вместе с тем в восточной провинции Цзянсу их было 147! , росли не по дням, а по часам. А брали их обычно за несколько лет вперед (в конце 1925 года, например, в некоторых уездах Хунани земельный налог был собран уже за 1931 год!). То и дело производились поборы, крестьян заставляли преподносить подарки чиновникам, устраивать для них дорогие застолья, выполнять другие повинности. Беспредел был на руку только той части деревенских верхов, которая в силу родственных или иных каких-либо связей пользовалась покровительством бюрократии и армейских чинов 30.

Как видно, проблемы были немалыми, и найти адекватное их решение мог не каждый. Ведь в условиях Китая объективными союзниками коммунистов в деревне (при условии, конечно, если КПК действительно хотела захватить власть в Гоминьдане и стране в целом) были именно люмпены. И Мао, как мы видели, уже давно это понял: не случайно в январе 1926 года он призывал принимать в крестьянские союзы этих «мужественных» людей. Кто-кто, а он-то должен был знать, что в союзы, согласно их уставам, запрещалось принимать бродяг и лиц без определенных занятий. Крестьяне совсем не хотели наплыва люмпенов в их организации, и, идя им навстречу, Гоминьдан даже принял специальные постановления, закрывавшие двери союзов перед «бандитскими элементами». Кстати, люмпены и сами не больно-то стремились в союзы крестьян, поскольку члены последних брали на себя обязательство не играть в азартные игры 31. Помимо изгоев общества КПК (если она хотела возглавить массовое движение), безусловно, могла рассчитывать и на поддержку со стороны зависимых кланов хакка. Можно было надеяться и на сочувствие части беднейшего крестьянства, входящего в богатые патронимии, однако здесь требовалась особенно искусная пропаганда. Вопрос, таким образом, для КПК стоял так: либо мы боремся за гегемонию в революции и тогда нам надо натравливать пауперов, люмпенов и бедные патронимии на остальное крестьянство, либо отказываемся от борьбы и подчиняемся Гоминьдану, ведущему войну против милитаристов, но защищающему как права крестьян-тружеников, так и привилегии дичжу.

Понятно поэтому, что до октябрьской директивы Сталина коммунисты на местах, в том числе и в Хунани, исходя из общего стратегического курса ИККИ на установление в будущем коммунистической диктатуры, сознательно разжигали пламя братоубийственной войны в деревне. Немалый вклад в провоцирование массовой резни внес своими статьями и Мао Цзэдун, не желавший принимать во внимание, что пауперы и люмпены создавали не менее серьезную, чем «правые» офицеры НРА, проблему для единого фронта.

В итоге в Хунани, где в начальный период Северного похода крестьяне были пассивны и никакой реальной поддержки войскам НРА не оказывали, после установления новой власти начался колоссальный подъем массового движения. Происходил он как раз во многом благодаря подстрекательству коммунистов, пошедших «в народ» делать революцию. (К концу 1926 года в деревнях Хунани вели работу сто десять организаторов-коммунистов и только двадцать гоминьдановцев. Помимо них было и много членов Коммунистического союза молодежи 32.) Конечно же коммунистов и комсомольцев на всех крестьян не хватало, но их призывы и лозунги будоражили атмосферу, способствуя подъему стихийного движения даже там, куда коммунисты физически не могли добраться. Все постановления Гоминьдана и уставы самих крестьян о недопущении люмпенов в крестьянские союзы были отброшены. В результате в последние оказались преобразованы многие тайные бандитские общества, такие, например, как «Красные пики» или «Общество старших братьев», всегда наводившие ужас на добропорядочных сельских жителей 33. В массовом порядке, целыми деревнями, в союзы записывались и члены бедняцких кланов.

Неудивительно, что «классовые организации крестьян» росли как грибы. Если к июлю 1926 года в Хунани насчитывалось 400 тысяч членов различных крестьянских объединений, то к декабрю — уже более 1 миллиона 300 тысяч 34. Воспользовавшись обстановкой, босяки бросились громить дома богатеев, а коммунисты с удовлетворением потирали руки: вот она, классовая борьба в деревне! «В крестьянском движении в Хунани безработные крестьяне представляют собой наиболее бесстрашный и героический авангард, — с восторгом заявляли члены одной из уездных крестьянских ассоциаций, находившейся в руках членов компартии. — Они яростно атакуют эксплуататорские классы, надевают [на богачей] дурацкие колпаки [29] Длинные дурацкие колпаки, сделанные из бумаги, надевали на богачей для их унижения. На колпаках делали надпись: тухао такой-то или лешэнь такой-то. После этого с развернутыми знаменами и под удары гонга водили пленника на веревке по деревне на посмешище всего народа. В Китае, где испокон веку считалось, что для человека нет ничего страшнее, чем «потерять лицо», это испытание считалось чудовищным наказанием. , выставляют их на посмешище, заставляют платить штрафы деньгами, едой и выпивкой, избивают [их] и сводят с ними счеты… Теперь феодальный класс объят грандиозной паникой и на весь свет трубит о том, что хунаньское крестьянское движение есть „движение ленивых крестьян“, в котором принимают участие одни негодяи; настоящее же крестьянское движение еще не возникло» 35.

Такой же «революционный» подъем наблюдался и в других занятых НРА провинциях. Разгул бандитизма превосходил все масштабы. Особенно ужасными были стычки между бедными и богатыми кланами, когда вырезались целые села!

Теперь же, в декабре 1926 года, надо было все это прекратить. И только из-за того, что политика ИККИ изменилась. Но можно ли было объяснить опьяненным кровью «бойцам революции», что те, кого они считали врагами, — их товарищи и друзья? Да и кто должен был объяснять им новый партийный курс? Те, кто сам не верил во всю эту «либеральную чушь»?