Всеволод Иванов - Партизаны

- Опять к дождю, говорю, парни. Урожай ноне будет...

Он щелкнул языком, и Кубдя почувствовал смутно, нутром, его тяжелую мужицкую радость. Кубде это не понравилось и он обвислым, усталым голосом спросил:

- Отдохнуть, што ли?

- Можно и отдохнуть. Тама-ка, за кедрой, глядень будет. Айда-те.

Он свернул влево. Прошли мимо желтых, словно восковых, стволов сосен. Вышли на небольшую каменную площадку, величиной с пару деревенских папертей. Кубдя бросил суму и ружье и ухнул:

- У-у-у!..

- ...у-у-у-о... - далеко отбросило эхо.

- Вот местынь! - сказал Кубдя, - аж глазу больно!..

И он, слегка наклонившись, будто сбираясь прыгнуть, глядел, пока Селезнев ходил куда-то за водой, а Горбулин раздувал костер.

Далеко, внизу, зажатое меж гор уходило Золотое озеро. Оно было синее, с желтоватым отливом, похожее на брошенный в горы длинный блестящий пояс. Оторачивали озеро лохматые пихты, кедры. За озером в высокое бледное небо белыми клыками упирались белки. А кругом - лес, вода и камень.

Кубдя лег на брюхо и поглядел вниз. На мгновение он почувствовал себя сросшимся с этим камнем. У него зазнобило на сердце.

Глядень обрывался сразу сажен на полтораста, а там шел пихтач, россыпи и камни. За пихтачем - озеро.

На средине глядня в три человечьих прохода поднималась кверху тропка.

Кубдя обернулся к Селезневу и крикнул:

- Антош, а ведь это она к нам в гору! Тропа-то. Узнал.

- К нам, - отозвался Селезнев, развязывая мешочек с солью, - ишь и соль отсырела.

Озноб на сердце у Кубди не прекращался.

Селезнев, грузно ступая, подошел к Кубде.

- Иди, чай поспел. Что на него смотреть, камень и камень. Никакого порядку нету, ему и бог не велел больше расти. Сколько места под пашню пропадат.

Антон зорко взглянул вниз по тропе и слегка тронул Кубдю сапогом.

- Видишь, - сказал он шопотом.

Кубдя не понял:

- Ну?

Селезнев дернул его за руку и тоже быстро лег на живот.

- Да вон, налево-то, мотри.

Голос у Кубди спал.

- Люди!.. На вершине!..

- Поляки, - сказал Селезнев и отполз. - Красные штаны, видишь?

Они на четвереньках проползли несколько шагов, встали и подняли берданки с земли.

- Поляки, - сказал Селезнев плотникам. - Туши...

Беспалый яростно разбросал огонь и начал топтать сапогами угли.

- И чаю не дадут напиться, коловорот им в рот!.. В чернь, что ли, пойдем?

- По-моему в чернь, - сказал Горбулин и поспешно добавил: - Мужики донесли на нас.

Селезнев заложил патроны и пополз обратно.

- Кубдя!.. - позвал он плотника. - Айда-ка, попробуем.

Поляки поднимались медленно, один за другим по тропинке и весело переговаривались. Впереди на низенькой, брюхастой лошаденке ехал староста. За ним, на серой лошади - солдат без винтовки, должно быть офицер. Ветер нетерпеливо чесал гривы лошадям. Офицер часто оглядывался по сторонам и даже привставал в седле. Но мужиков он наверху не замечал.

Антон близко наклонился к Кубде, так что борода его терлась о плечо плотника и, обкусывая фразы, проговорил:

- Ты того... третьего... я уж... офицера...

- А старик-то?

- Старик, зря, он... сильком, должно... Ну?..

- Жалко человека-то... Не привык, я...

- Ну и оставался бы... Ничего нет легче человека... убить...

Селезнев положил ему руку на поясницу и ласково сказал:

- Бери, што ли...

Кубдя на немного изнемог, поднял ружье, прицелился.

- Ну, уж бог с ним, - сказал он и выстрелил.

Как бумажки, сдутые ветром, две лошади и два человека вначале будто подпрыгнули, потом полетели вниз с тропы, кувыркаясь в воздухе. На тропе кто-то пронзительно завизжал. Беспалый выскочил на рамку камня, перегнулся и тоже выстрелил. Поляки медленно пятились, лошади храпели, а мужики, ощелившись, как волки, мокрые, бледные, стреляли и стреляли. Староста погнал лошадь вперед, но она задрожала, забилась и вместе с седоком опрокинулась вниз...

Вечером, действительно, пошел дождь. Мужики разложили большой костер под пихтой и варили щербу из сухой рыбы. Было темно, хвою словно перебирали пальцами, хрустали ветки. Падал гром, затем желтая молния вонзалась в горы и камень гудел.

- Гроза на Федора-летнего, - лениво сказал Селезнев, - плоха уборка хлеба будет.

- А нам-то что? - спросил Горбулин, - нам хлеб не убирать.

Селезнев как-будто с тоской произнес:

- Не придется нам, это верно...

- Верно... - отозвался Соломиных.

Кубдя посмотрел на две темные глыбы мяса - Соломиных и Селезнева - и ему стало как-то не по себе.

- Жалко землю, что ли? - спросил он резко.

- Землю, парень, зря бросать нельзя. Нужно знать, когда ее бросить... твердо сказал Селезнев.

- Ну и любить-то ее больно не за што!

- От бога заказано землю любить.

- Не ври!.. Бог-то в наказанье ее людям дал, - прокричал Беспалый, трудитесь, мол, мать вашу так!

Селезнев упрямо повторил:

- Ты, Беспалый, не ерепенься. Может бог-то и неправильно сказал. А только земля...

- Ну?..

Селезнев взял уголек и закурил.

- У меня, Кубдя, в голове муть...

- Поляков жалко?

- Не-е... Человека - что его, его всегда сделать можно. Человек - пыль. А вот не закреплены мы здесь.

- Кем?

- Хресьянами.

Кубдя озлился, сердито швыркая носом, он наклонился над котелком и помешал ложкой.

- На кой мне шут оно?

- Без этого нельзя.

Кубдя взглянул в его неподвижные, ушедшие в волос глаза и словно подавился.

- Что я поп, что, ли?

- Може больше...

- А иди ты.

- Надо, паре, в сердце жить. Смотреть, понял?

- А что я зря ушел? Граблю я?..

Говорили они медленно, с усилиями. Мозги, не привыкшие к сторонней, не связанной с хозяйством, мысли, слушались плохо и каждая мысль вытаскивалась наружу с болью, с мясом изнутри, как вытаскивают крючок из глотки попавшейся рыбы.

Беспалых в нижнем белье, белый, похожий на спичку с желтенькой головкой, бил в штанах вшей и что-то тихонько насвистывал. Кубдя указал на него рукой и сказал:

- Вот - живет и ничья!.. А ты, Антон Семеныч, мучиешься. От дому-то не легко оторваться тебе.

- Десять домов нажить можно, кабы время будет...

- Ну?..

- А вот не знаю, што...

Селезнев неловко поднялся, словно карабкаясь из тины, и пошел в темноту.

- Куда ты? - спросил его Кубдя.

- А так... вы спите, я приду сейчас.

Соломиных сожалевающе проговорил:

- Смутно мужику-то.

- Не вникну я в него.

- У те душа городская. Не зря ты там года пропадал.

Соломиных достал ложки и начал резать хлеб.

- Теперь к нам народ повалит, - сказал он, стукая ножом по хлебной корке.

- Откуда? - спросил Горбулин.

- Таков обычай. Увидят, что за дело как следует взялись.

Беспалых, натягивая штаны, вставил:

- А по-моему - возьмут берданки, переловят нас да и в город. А у меня, паре, седин и вшей у-у!..

- С перепугу.

- Должно, с перепугу.

VII.

В ближайшие дни после избиения поляков, отряд стал пополняться. Ехали, в большинстве из соседних с Улею деревень, боясь мести из города, такие приезжали вместе со скарбом, с женами и ребятами. Но были из дальних деревень почти все солдаты германской войны, они приходили в пешую, с котомками и с берданками, у некоторых были даже винтовки.