Владимир Архангельский - Петр Смородин

Перед штурмом Пскова Блинов и Смородин отвели свой полк на отдых в Лугу. Он пополнился новыми бойцами из Петрограда и стал именоваться 49-м стрелковым.

Комиссар Смородин вел большую политическую работу, чтобы сплотить бойцов, истребить партизанщину и расхлябанность. И помогал командиру обуть, одеть и накормить товарищей.

К сожалению, нет возможности проследить хотя бы главные события в жизни Петра в те недели и месяцы. Кое-что помогла восполнить Татьяна Гамазенко. Ее муж в августе 1918 года вступил на станции Луга в полк Блинова — Смородина, а сама Татьяна, приехав из Петрограда, помогала комиссару полка ставить пьесы, создавать духовой оркестр и проводить беседы с бойцами.

Ей врезался в память образ комиссара — человека молодой), горячего, прямого и удивительно чуткого.

Полк прибыл на отдых в таком виде, что и сказать страшно: бойцы завшивели, грязные и рваные шинели пробиты пулями, на одной ноге сапог, на другой — ботинок, а кто и в лаптях. Да и голодали почти все время, даже картошки не было вдосталь.

Интендант, которому дали поручение допустить полк к складу с продовольствием и обмундированием, не торопился: вот, мол, герои, видали мы таких!

— Завтра поутру допущу, не раньше! — Натянул кожаные перчатки и помахал Смородину рукой.

Тот побелел от злости, но сказал спокойно, вынув наган:

— Остановись, контра! Либо склады наши сейчас же и все твое барахло мы берем под расписку, либо глянь на меня в последний раз.

В тот же вечер были у бойцов баня, и горячий кулеш, и свежее белье, и кое-что из обувки. И красноармейцы судачили промеж себя возле жаркого ночного костра:

— С таким комиссаром не пропадешь! Сам ничего еще в рот не брал, а мы уже червячка заморили…

Только начал налаживаться армейский быт, только вышли на плац, объявились в полку сектанты.

— Винтовку не возьмем, в бой не пойдем!

— С чего бы? — удивился Смородин.

— Бог не дозволяет!

Конечно, время военное, и всякие такие штучки — прямой путь в трибунал, но Смородин рассудил иначе, направил их ухаживать за лошадьми:

— Проверю я вас, христовы души, — подвозите патроны, хлеб и воду, и черт с вами! Только за лошадьми глаз да глаз! Кончим войну, будем на них землю пахать!

Сектанты опешили: видимо, в их планы входило принять мученичество, пострадать на виду у товарищей за веру Христову. А все обернулось так, что сделали из них ездовых.

Один из штундистов все же рискнул пойти на «подвиг». Забрался на карниз крыши в день успения пресвятые богородицы и крикнул:

— Нынче праздник, работать не буду! Сейчас вознесусь на небеса!

Прыгнул с третьего этажа на клумбу и поломал ребра. Положили его в лазарет. Смородин собрал сектантов и сказал им по-рабочему:

— Вот что, христовы души, подурили — и хватит! Если еще раз пикнете, будет вам бог судья на том свете, вы мой характер знаете…

Да, они знали комиссара: он и письмо напишет за товарища с поклонами многочисленной родне, и сапоги обменяет, если жмут, и каши добавит, если у бойца ослабли силы. Зато в гневе страшен, если видит неправду.

Позднее вспоминали бойцы о Смородине: никогда он не отказывал в духовом оркестре — на привале, в походе. Иной раз просили его и в ходе боя: «Прикажи, Петр Иванович, пусть дудят: под музыку и воевать весело!» Он не отказывал. И догадался вооружить духовой оркестр браунингами. Бывал такой момент, что музыканты забывали про инструменты и капельмейстер вел их в бой на правах командира взвода. Оркестр выполнял и другие поручения: собирал сельчан на митинги, в кружки самодеятельности и когда проводили выборы в местные Советы.

Усиленно нажимал комиссар на грамоту. И зачастую начинал с простой придумки. Давал, к примеру, «Конька-Горбунка» Ершова грамотному парню и наказывал:

— Читай вслух, да погромче. Будут слушать либо нет, неважно. А ты шпарь! Не верю, чтоб русского человека не прохватила до глубины души эта сказка. Народная она, бьет по дворянам и чиновникам. С неделю почитаешь, каждый запомнит хоть один куплет!..

Нашелся один педагог, подсказал Петру забавную штуку: учить грамоте после такого объявления: «В два дня обучу читать и писать по-русски!» Мужички в солдатских шинелях не поверили, но любопытства ради собрались кучкой перед классной доской. Им говорили: «Пиши три палочки!» Они писали. «Подчеркни!» Они подчеркивали. «Да еще две палочки — и перечеркни!» Хлопот немного, а получалось слово «щи». Потом добавляли, что было положено по солдатскому рациону, — «да каша». И любой за два вечера легко справлялся с таким текстом. Потом появлялось желание расписаться. За неделю боец знал алфавит и свободно выводил на доске: «Иванов», «Петров», «Степанов».

Но Петр на том не остановился. На каждом привале читали теперь вслух, как на уроках родного языка в школе: то «Правду», то чеховскую «Каштанку», то пушкинскую «Сказку о попе и о работнике его Балде».

А затем он объявил по полку: кто будет переправляться в другую часть, тому комиссар выдаст справку — знает боец такие-то буквы, умеет расписываться. И это сыграло свою роль в массовом походе за грамотность.

Когда Смородин услыхал, что питерский театр «Арена Пролеткульта» собирается на фронт, первым залучил актеров к себе. Руководитель театра Мгебров и его жена Чекан привязались к комиссару и пробыли у него больше года, деля с бойцами их походы: и в дни вдохновляющих бросков вперед, и в горькие часы отступления.

Не было у Петра ни времени, ни знаний, чтоб разбираться в театральных теориях той поры — что хорошо, что плохо и чем заполнять сцену победившему пролетариату. Он был доволен своим театром, потому что тот предан был революции, хотя и заменил обычные пьесы массовым действом и хоровой декламацией. Но в театре никогда не сходило со сцены победное красное знамя революции, а это волновало и сплачивало бойцов. Да и ставили актеры прекрасные вещи: «Легенду о коммунаре» Козлова, поэму Верхарна «Восстание» и из цикла Уитмена «Барабанный бой» поэтическую прозу «Песня знамени на утренней заре», где действовали поэт, ребенок, отец и произносили пламенные монологи знамя и вымпел. Лейтмотивом «Песни» были зовущие в бой слова:

— Пробудись и восстань! Эй, пробудись и восстань!..

Отдых в Луге был прерван в сентябре 1918 года, когда в округе Пскова и Гдова вспыхнуло крупное восстание кулаков. Решили переместиться на станцию Струги Белые. Погрузились в вагоны, а машинист не везет: сидит на земле и крестится.

Смородин подбежал, схватил его за шиворот.

— И ты, шкура, прикрываешься богом?! Сколько же у него всякой сволочи! А ну, считаю до трех: потом будешь клевать землю холодным носом, я сам поведу паровоз — не белоручка и машину твою знаю…

Началась полоса в жизни Петра, достойная детективного романа: он бегал за Булак-Балаховичем, а тот за ним. Почти год шли бои с переменным успехом: то бандит теснил подразделения 49-го полка, то удирал от них, оставляя за собой пепелища и виселицы.