Илья Дубинский-Мухадзе - Орджоникидзе

Семьсот с лишним верст от Якутска на север, в глубь тундры. Вилюйск, по характеристике Чернышевского, "…это даже не село, не деревня в русском смысле слова. Вилюйск — это нечто такое пустынное и мелкое, чему подобного в России вовсе лет". Нюрба и того страшнее — крохотная, забытая богом и людьми заимка. Полное одиночество, безнадежная оторванность от близких по духу и мало-мальски интеллигентных людей, надзор жандармов.

Личной аудиенции у губернатора Серго не имел права просить. Можно было только заочно прибегнуть к самому крепкому и презрительному грузинскому ругательству: "Отец твой собака!" — и от души пожелать его превосходительству самому убраться в Нюрбу или в преисподнюю, что, в сущности, одно и то же…

Отбывавшие свой "срок" в Якутске большевики Андрей Агеев, Емельян Ярославский, его жена Клавдия Кирсанова обратились к врачам, адвокатам, педагогам, взбудоражили всех "политических". На губернатора нажали с разных сторон.

— Все средства были пущены в ход, — вспоминала Кирсанова, — для того, чтобы помешать новой репрессии, не дать отправить Серго в Нюрбу — эту каторгу в ссылке. Организация политических ссыльных в то время представляла довольно внушительную силу, и фон Тизенгаузену пришлось отступить.

Сочувствовавшие большевикам врачи И. Бик и Н. Юдин предложили Серго подать прошение о предоставлении места фельдшера.

Серго написал:

"Господину старшему врачу Якутской гражданской больницы. Медицинского фельдшера ссыльнопоселенца сел. Нюрба, Вилюйского округа, Григория Константиновича Орджоникидзе

В 1905 году я окончил Тифлисскую фельдшерскую школу при Михайловской больнице, — что и указано в моем "Статейном списке". Служил в Гудаутской сельской больнице, на нефтяных промыслах Ш. Асадуллаева, в холерном бараке при Бакинской городской больнице, а в последнее время, сидя в Александровском остроге, фактически в продолжение четырех месяцев исполнял обязанности фельдшера.

Ввиду того, что по указу Правительствующего Сената от 27 октября 1914 года и циркуляра министра внутренних дел от 16 сентября 1915 года за № 960 политическим ссыльным разрешается заниматься медицинской практикой, убедительнейше прошу вас предоставить мне место фельдшера во вверенной вам гражданской больнице.

Фельдшер Григорий Орджоникидзе.

20 июня 1916 г., гор. Якутск".

Замещавший областного врачебного инспектора доктор Бик от себя добавил:

"Ввиду крайнего недостатка врачей и фельдшеров в настоящее время Врачебное отделение полагает возможным принять политического ссыльного Орджоникидзе по вольному найму на должность фельдшера, о чем предоставляет на разрешение Вашего Превосходительства".

Фон Тизенгаузен любил при случае продемонстрировать свою интеллигентность и широту взглядов. Тем более что из России, из действующей армии особенно, приходили тревожные вести. Обстановка накалялась.

— Я, собственно, ничего против этого помощника эскулапа не имею, — сказал барон Бику и Юдину.

Нового фельдшера городской больницы приютили у себя Клавдия Кирсанова и Емельян Ярославский. Они жили в бревенчатом домике при городском музее (Ярославский заведовал музеем). На долю Серго досталась маленькая каморка, но с редчайшим для Якутска электричеством!

Заботами правительства в Якутске были представлены все оттенки политической мысли. От большевиков до "аграрников", очень смутно разбиравшихся в партийных программах. Были меньшевики, анархисты, террористы-эсеры вроде Петра Куликовского, которому мятежным генералом Пепеляевым после революции предназначался пост губернатора Якутии. Были матросы и солдаты — участники военных восстаний. Попадались и самые заурядные либералы, кадеты. Они группировались вокруг доктора Сабунаева, будущего министра у Колчака.

Оказался в Якутске и брат Ладо Кецховели — Сандро. Не просто грузин — земляк. В юности близкий товарищ, почти побратим Серго. При встрече бросились в объятия, неуклюже, по-мужски расцеловались. А едва беспорядочный разговор коснулся партийных дел, войны, попыток оторвать Грузию от России, оба с ужасом почувствовали, что вместо былой близости — вражда. Все, что раньше связывало, в прах распалось.

По характеру Кецхозели-младший — истый горец, с его силой и слабостью — прямой, чистый, непоколебимо преданный, и очень наивный, и очень упрямый. До конца своей трудной жизни Сандро искренне верил, что непогрешимо служит революции, жертвует ради большого счастья на земле,

И тогда в Якутске и позднее он мучительно переживал вынужденный разрыв с Орджоникидзе. Серго в таких делах непримирим. Поняв, что Сандро никаким доводам не поддастся, так и останется слепым поклонником- Плеханова и Жордания, попросил его больше не приходить.

— Так будет лучше нам обоим, — печально заключил Серго.

Через год — через два кое с кем из бывших друзей придется расстаться еще более трагически. Борьба потребует всего, вплоть до смертных приговоров.

Колонию ссыльных — около пятисот человек — беспощадно разъединяло отношение к войне, длившейся уже без малого два года. Даже среди тех, кто всегда причислял себя к революционной социал-демократии, не было полного единства. Возникли как бы Два полюса. На одном Серго, на другом Михаил Томский, влиятельный и упрямый профсоюзный вожак.

В дружеском кружке за чаем у Ярославского или на тайных от полиции дискуссиях Серго держался твердо: война неизбежно кончится поражением Российской империи. Затем — революция, новая жизнь!

Томский отстаивал противоположное: свою страну надо защищать такой, как она есть. Революция — это удар в спину. В пику Серго он адресовал всем политическим призыв относиться к России "вот так, как Фирс чеховский любит вишневый сад".

У Серго нашелся анонимный доброжелатель. Известил фон Тизенгаузена, что "придерживающийся опасно крайних взглядов ссыльнопоселенец Орджоникидзе пагубно влияет на окружающую среду". Барон приказал:

— Выдворить немедленно!

Опять поспешили на помощь врачи Бик и Юдин. Они отыскали для Серго вакансию фельдшера в больнице села Покровского. В девяноста верстах от Якутска, на правом, гористом берегу Лены.

Село небольшое, всего на пятнадцать дымов, как говорили в старину. Дым над крышей домика под ледяным панцирем — единственное и верное свидетельство того, что тут кто-то живет. А ледяной панцирь это в самом буквальном смысле. При первом морозе деревянный дом старательно обливают водой. Несколько раз подряд. Толстый слой льда держит тепло. Попозже, когда зима окончательно вступает в свои безграничные права и в тридцатиградусный мороз облегченно говорят: "сегодня-то как тепло!", якуты еще приклеивают к окнам большие зеленые льдины. Тоже для тепла.