Софья Пророкова - Кэте Кольвиц

Она отказалась от подобной защиты и написала Артуру Бонусу гордое письмо: «Если автор говорит, что неисчислимые души рабочих пылают гневом из-за меня, то они наверняка изменят свое отношение, если я буду «снова с почетом» признана. Я хочу и должна быть вместе с репрессируемыми. Экономические затруднения — само собой разумеющееся следствие. Тысячам приходится так же. На это нельзя жаловаться».

Фашизм наступал на немецкую культуру тяжелым нацистским сапогом.

В октябре 1933 года в Мюнхене был устроен «день германского искусства». Гитлер заложил основание для постройки «Дома германского искусства». Розенберг произнес слова, дающие программу погромщикам. «Германские штурмовики, несомненно, больше сделали для искусства, чем многие профессора высших школ. Отсюда исходит право нового движения предписывать новому миру свои законы».

И они предписывают.

Кэте Кольвиц нашла удобную мастерскую на Клостерштрассе в доме, где работали многие художники. Они приняли ее гостеприимно в свое сообщество.

Тут часто устраивались небольшие выставки. Дала на одну из них свою работу и Кэте Кольвиц.

В мастерскую с улицы вошел нацист. Ему не понравилась ее литография «Городские бездомные». Он приказал ее снять.

На другую выставку вошел другой нацист и увидел маленькую скульптуру Кольвиц «Башня матерей», в которой женщины тесным кольцом сомкнулись, защищая своих ребят. Нацист сказал, что в Германии дети не нуждаются в защите, и потребовал удаления скульптуры.

Еще один раз в 1934 году Кольвиц показала свои работы на академической выставке, и за этим последовал запрет. Ее искусство было неугодно фашизму.

Готовилась большая выставка скульптуры в академии.

Кольвиц представила гипсовую фигуру матери из солдатского памятника и бронзовый отливок нового рельефа для фамильной гробницы.

Они были установлены. Кольвиц прошла по выставке перед открытием.

Написала Беате Бонус: «Когда я вчера вошла в старые залы и увидела свои работы среди многих других… я была очень рада… Ведь ты только лист на ветке, и ветка принадлежит: всему дереву, и, когда дерево раскачивается, лист также доволен, если качается вместе».

Но коротки были эти мгновения. «За день до открытия мои обе работы были изъяты и одновременно три работы Барлаха. Из речи Руста я не могла ничего другого заключить, как то, что обе скульптуры отправятся на склад Национальной галереи».

Незадолго перед тем Кэте Кольвиц попала в подвалы художественного музея, помещающегося во дворце Кронпринца.

Старая женщина идет по большому полутемному залу. Кругом произведения отверженных. Большие картины, повернутые к стене, скульптуры. Вот чуть различим силуэт магдебургского памятника Барлаха. Его удалили из собора и теперь привезли на эту общую свалку. Она видела его, потрясенная, только на репродукции. В полной тишине стоит Кэте Кольвиц возле запыленного памятника, одна перед высоким произведением искусства и думает.

«Крепко выражено пережитое в войну 1914–1918 годов. Неприемлемо натурально для приверженцев «третьего рейха», правдиво для меня и многих. Это безмолвие. Рты так сжаты, словно они никогда не смеялись. Хорошо, Барлах», — мысленно оценила Кольвиц и пошла мимо застывших немых скульптур.

Скоро сюда привезут и ее отверженных, и пыль также густым слоем ляжет на гипс.

Когда работы были удалены с выставки, Кольвиц ждала, что ей позвонят возмущенные люди, придут к ней с выражением сочувствия или хотя бы напишут.

Но кругом было безмолвие. Как все это пережить и понять? Люди затаились, ожидая арестов, обысков.

Она сама, когда приходят гости, затыкает роликом ваты штепсель, куда вставляется вилка от телефона. Кажется, что тысячи ушей подслушивают ваши разговоры, тысячи незримых глаз проникают даже в ваши мысли.

И все же Кольвиц не могла не творить. По утрам она уходила в ателье и неутомимо трудилась.

На Лейпцигерштрассе в книжном магазине Бухгольца еще устраивались маленькие неофициальные выставки. Пять летних недель здесь показывались работы Кольвиц.

Обычно зрители входили в магазин как бы купить книгу, потом отодвигали штору и поднимались на несколько ступенек. Там выставка, полулегально, бесплатно. Но как же приятно снова испытать острое чувство, когда встречаешься с заинтересованным взглядом зрителя.

Журналистка Ленка Кербер, хорошая знакомая Кольвиц, писала в своих воспоминаниях об этой выставке. «Чудесно была поставлена материнская группа. Мне удалось ее сфотографировать с разных сторон. В ателье на Клостерштрассе не получались такие удачные снимки. Позже, увеличенные до двух метров, они были посланы на венскую выставку… мир узнавал: Кэте Кольвиц работает, она не позволяет себя подавить, все время идет вперед».

Наступление на прогрессивное искусство развертывалось в широком государственном масштабе с разрешения фюрера.

Эта кампания проводилась под маркой борьбы с «вырождающимся искусством», к нему относили все, что не прославляло высшую расу и ее подвиги.

В июне 1937 года Геббельс издал циркуляр: «На основании предоставленных мне фюрером полномочий я поручаю президенту имперской палаты изобразительных искусств господину профессору Циглеру, Мюнхен, отобрать для выставки произведения немецкого упадочнического искусства, являющиеся собственностью империи, провинций или общин, начиная с 1910 года, в области живописи и скульптуры. Я прошу оказывать господину профессору Циглеру при осмотре и отборе произведений самую действенную поддержку». Приказ скреплялся печатью и подписью. Разбой начался. Было конфисковано 12 тысяч графических листов и 5 тысяч картин и скульптур в 101 немецком музее. При открытии вновь построенного «Дома германского искусства» в Мюнхене 18 июля 1937 года Гитлер пообещал: «Теперь мы с сегодняшнего дня начнем беспощадную очистительную войну, беспощадную войну на уничтожение последних элементов разложения нашей культуры».

Через день в здании Мюнхенской галереи открылась выставка «Вырождающееся искусство».

В залах гипсовых отливок Археологического института, не приспособленных для показа живописи, свет из незащищенных окон бил прямо в глаза. Полотна нагромождались одно на другое. Они висели тесно на стенах, стояли на полу. К ним прикрепляли бумажки с отвратительными издевательскими надписями.

Шедевры мирового искусства были поставлены на растерзание разъяренных фашистских банд. Среди этих мерзавцев, наполнявших залы, приходили истинные знатоки искусства, чтобы в последний раз проститься с любимыми произведениями.

Фашистские грабители не терялись. Клеймя «вырождающееся искусство», «Геринг, например, присвоил себе 14 произведений, конфискованных у музеев. Среди них — 4 Ван-Гога, 4 Мунка, 3 Марке, 1 Гоген, 1 Сезанн и 1 Синьяк. А потом на одном из аукционов Геринг получил за проданные картины 165 тысяч имперских марок.