Анна Тимофеева-Егорова - Держись, сестренка!

Но вот и теория и наземная подготовка пройдены. Мы уже работаем над иммельманами и «мертвыми петлями» в пилотажных зонах. Настроение у всех бодрое, приподнятое;

каждый день открывает что-то новое. То и дело слышишь:

— А знаешь, я на «мертвой петле» чуть не сорвался в штопор!

— Да не бочки у тебя получаются — «кадушки».

— Ну и пикирнул сегодня Витя!.. И вот однажды идем со старта, как всегда, строем и во всю силу легких поем свою любимую:

Все выше, и выше, и выше Стремил! мы полет наших птиц…

Вдруг кто-то из ребят перебивает:

— Смотрите-ка, братцы, что это в девчачьей палатке краснеет?

Песня оборвалась. Все еще издали начади рассматривать нашу палатку с поднятыми боками. А подойдя ближе, увидели, что моя армейская койка застелена сверху роскошным красным стеганым одеялом. Рядом на табуретке сидит женщина — моя мама,

— Братцы, вот это приданое… — все дружно захохотали. Старшина тогда разрешил мне выйти из строя. Я наспех поздоровалась с мамой и выпалила:

— Ну зачем ты привезла одеяло? На смех людям!..

— Дочушка, так ведь тебе холодно под солдатским-то. Как чуяло мое сердце!

— Мне, как и всем, нисколечко не холодно! И забери ты его, пожалуйста, обратно, а то меня совсем засмеют.

Но тут подошел мой инструктор, познакомился с мамой, полюбовался одеялом и сообщил, что я хорошо летаю, а скоро буду прыгать с парашютом.

— Как летает? — вскрикнула мама и встала с табуретки, бессильно опустив руки. Удивился и Мироевский:

— Почему же ты, Егорова, пе написала матери, что учишься летать?

Я промолчала, а мой инструктор стал объяснять маме, по возможности популярно, что же это такое — самолет У-2.

— Не волнуйтесь за дочку! Наш самолет совершенно безопасен — ну как телега. Только телегу везет лошадь, а у самолета мотор в несколько лошадиных сил. А вот что одеяло привезли — это хорошо, по ночам-то мерзнут все: лес близко, речка…

Мама успокоилась в доверительно обратилась к инструктору:

— Уж вы приглядите за ней, сынок, а то она у меня какая-то взбалмошная: то под землей выдумала работать, то в небо полезла…

— Хорошо, мамаша, хорошо. Будет полный порядок. Не беспокойтесь за дочку.

В тот же день мама уехала в Москву. Одеяло осталось у меня, но, правда, довольно часто стало пропадать. Раз в дождливую погоду я решила его разыскать и нашла в палатке у ребят: завернувшись в него, как в спальный мешок, под ним крепко спал Лука Муравицкий.

Уже не за горами был тот день, когда всем нам предстояло испытать трудности потяжелей дождливых вечеров да туманов. Лука Муравицкий, окончив программу аэроклуба на самолете У-2, успеет еще поступить в Борисоглебскую военную школу летчиков-истребителей. Вместе с ним направление в летную школу получат мои одноклубники Петухов, Вильчик, Хатунцев, Рябов, Харитонепко, Тищенко, Кутов. После училища младший лейтенант Муравицкий будет служить на Дальнем Востоке. Война застанет его в Московском военном округе. Затем Лука попадет под Ленинград. И в какой-то из армейских газет я прочитаю о мужестве командира звена Муравицкого.

Однажды ему пришлось лететь на боевое задание одному — прикрывать железнодорожную станцию, где разгружали эшелон с боеприпасами. Истребители, как правило, летали парой, а тут один…

Поначалу все шло спокойно. Летчик зорко следил за воздушной обстановкой в районе станции и вот в разрыве между ярусами облаков заметил немецкий бомбардировщик. Лука ринулся наперерез «хейнкелю». Атака его была неожиданной — пулеметная очередь прошила гитлеровский самолет, и тот, круто снижаясь, стал удирать. Муравицкий догнал фашиста и вновь открыл по нему огонь, но вдруг пулемет замолчал. Очевидно, кончились боеприпасы. Тогда Муравицкий решил таранить врага. Пристроившись почти вплотную, винтом своего самолета он ударил по хвосту «хейнкеля». Гитлеровец врезался в землю.

22 октября 1941 года старший лейтенант Муравицкий Лука Захарович за мужество и отвагу, проявленные при выполнении боевых заданий, был удостоен звания Героя Советского Союза. А спустя месяц, 30 ноября, он погиб, защищая небо Ленинграда…

Но это еще все впереди. Пока же мы отрабатываем пилотажные фигуры в зонах, неподалеку от аэродрома, изучаем устройство парашюта, его укладку и правила прыжка. Предстоит постичь и это — возможно, пригодится…

Осенью, когда учебная программа на самолете У-2 была закончена, к нам на аэродром приехала государственная комиссия НКО (Наркомата обороны). Вначале экзаменовали по всем теоретическим предметам, затем стали проверять технику пилотирования. Все мы выполнили пилотаж в зоне на отлично. Комиссия осталась вполне довольна.

Настало время расставаться и нам с лагерем, аэродромом, инструктором, товарищами. Было радостно и чуточку грустно. Радостно, что обрели крылья, а грустно — расставаться ведь всегда грустно…

Я по-прежнему работаю в шахте, после работы открываю библиотеку, расположенную в углу шахтной столовой. Вместо стеллажей для книг — буфеты, и я сижу за ними как буфетчица и выдаю книги.

Через месяц выпускной вечер аэроклубовцев. В театре на Малой Бронной мы вновь собрались вместе. Все принаряженные. Ребята даже галстуки надели. Доклад делал начальник нашего аэроклуба. Он сообщил, что большинство ребят, окончивших аэроклуб, направляются в Борисоглебскую военную школу летчиков-истребителей, и вдруг несколько торжественно, повысив голос, а может быть, мне просто показалось, объявил:

— Есть и одна «женская» путевка. В Ульяновскую школу летчиков Осоавиахима. Ее мы решили предоставить… Анне Егоровой.

От неожиданности и радости у меня перехватило дыхание. Неужели мечта, которую вынашивала, осуществится?..

В перерыве меня все поздравляли, а я все еще не верила, боялась верить, что так будет. Поверила только тогда, когда пoлyчил направление в школу и проездные документы до Ульяновска.

И вот уже пройдена врачебно-летная комиссия. После мандатной комиссии ждем списков о зачислении. О радость! Я принята!

Выдали нам обмундирование — брюки, гимнастерки с голубыми петлицами, ботинки с крагами. Кажется, лучшего наряда в своей жизни я не носила, хотя и размер его был заметно великоват. Все мне нравилось в школе, начиная с подъема и физзарядки до прогулки с песней перед отбоем ко сну. Занимались много. По учебе у меня все шло хорошо.

Новый, 1938 год встречали весело. И вдруг однажды прямо с занятий вызывают:

— Егорова! К начальнику.

Когда я вошла к нему в кабинет и доложила, все сидящие за столом встретили меня молча, только очень хмуро посмотрели в мою сторону.

Я стою по стойке «смирно» и жду.

— У вас есть брат? — слышу голос.

— У меня пять братьев, — отвечаю. o

— Егоров Василий Александрович!