Борис Маркус - Московские картинки 1920-х - 1930-х г.г

И вообще, фонари на улицах, как звезды на небе, и перефразируя поэта, хочется сказать:

Идешь по улице или переулку и встречаешь мирно стоящие пролетки с лошадьми в упряжке. Зимой пролетки менялась на легкие санки. Это наш транспорт, наши экипажи. Стоит такой экипаж час, стоит два, а может и больше. Ждет, когда появится ездок. Около шумных площадей и улиц ожидания были короче. Так же около театров, вокзалов или ресторанов. По каким-то, неведомо кем установленным, законам вся территория города была поделена на сферы влияния, или сферы обслуживания. Точно определялось где, кто по своему положению в извозчичьей гильдии может находиться. Как «дети лейтенанта Шмидта». Строгая субординация, строгая дисциплина.

Во всяком случае, начинать работу с самых «злачных» мест можно было не всякому. Кто-то имел особое право дежурить сразу у вокзала, подъезда театра или ресторана. Кто-то такого права не имел. Он мог получить пассажира от вокзала только после того, как подвозил сюда кого-нибудь из города.

То же самое было и около театров и крупных ресторанов. Если ты не «закреплен» за этим местом, то только привозя сюда кого-нибудь, мог получить и обратного седока. Или жди где хочешь где-нибудь неподалеку. Тут царит конкуренция. Вот и сидит и дремлет такой «Ванька-извозчик», опустив голову, лошадь застыла в ожидании. Хорошо еще, если хозяин натянет ей на морду холщовый мешок с овсом или еще с чем. Тогда она стоит и хрумкает и тоже ждет. Подобную пару или несколько пар можно было наблюдать ежедневно на всех почти перекрестках.

Иногда случалось, что не выдержит «Ванька», тронет свою худобу и поплетется вдоль тротуаров, ища, высматривая возможного пассажира.

В двадцатых годах автомобиль еще был роскошью. Своей автопромышленности, по существу, еще не было. Завод «АМО» был маломощным. Вот и господствовали на улицах лошади. Для людей были извозчики, для грузовых перевозок гужевые подводы. Или, как их называли, «ломовики». Откуда произошло такое название, не знаю. Гадал, и так и этак вертел слово, но ничего не получалось, никакой связи не нащупал. Летом все они, и пролетки и подводы, на колесах. Пассажирские большие, с широкими крыльями над колесами, с откидывающимся мягким верхом.

У некоторых около облучка укреплен фонарь со свечкой. Но это бывает редко. У пассажирских колясок рессоры бывают обязательно, а вот у ломовиков не всегда. Колеса обиты металлическими шинами. У некоторых надувные резиновые. Так этих шикарных с толстыми шинами и фонарями, называли «лихачами». Как же лихо они проносятся по заполненным народом улицам, часто совсем не считаясь с пешеходом. Только гикают зычным голосом, когда много на улицах народа, и многие выбегают на мостовые. Это бывает уже опасно. Легко можно попасть под колеса экипажа или быть сбитым лошадью.

Зимой пассажирские пролетки заменяются санками. Очень маленькими, для двух седоков. С открытым верхом, на очень тонких полозьях. Впереди кучер в теплом тулупе, высоко, под самой грудью перетянутом широким кушаком. На голове теплая шапка, отороченная мехом. Тепло одет, ничего не скажешь. Еще бы, весь день на морозе. А чтобы пассажиры не замерзли, имеется теплый, часто меховой, полог.

По заснеженным улицам лихо пролетают эти небольшие санки, обсыпая прохожих снежным веером. Ну, а гужевые зимой ездили по-разному, в основном, тоже на санях с большими полозьями, а иногда все на тех же подводах с толстыми шинами. По городу и на них можно было ездить. Попадались и деревенские, так называемые розвальни, но реже. Не для города они.

А, между прочим, коляски прекрасно использовались мальчишками для бесплатного проезда. Можно было усесться сзади на осевую перекладину и ехать, пока извозчик не заметил и не хлестанул своим длинным кнутом. А зимой можно было, катаясь на коньках-снегурочках, прикрученных веревочками к валенкам, зацепиться железным крюком за санки и ехать в свое удовольствие.

В эпоху трамвая извозчики как-то еще могли существовать. А вот при появлении на улицах города большого количества автомобилей и автобусов, а позднее еще и троллейбусов, извозчикам стало совсем худо. Метрополитен доконал «ванек», полностью вытеснил их из Москвы. Утесов даже песню пел про «водителя кобылы». Очень правильная песня.

Часто через окно слышалось заунывное: «Старье берем, покупаем. Старье берем». Подчас эта фраза сливалась в одно слово «старьеберем» или даже в какое-то странное слитное — «старьемберьем». Высовываюсь из окна кухни, выходящей во двор нашего большого дома. Мы расположены на втором этаже, и нам хорошо видно, что там делается, кто приходит. На этот раз во двор вошел высокий старик. Он был в довольно изношенной одежде. Она напоминала издали большой полосатый халат с огромным мешком за плечами. Он медленно обходит двор и протяжно тянет свое «Старьеберье-е-м!», «Старые вещи покупа-а-а-ем!». Из окон дома высовываются хозяйки, и некоторые машут ему рукой, зовут к себе. Он запоминает окна, прикидывает, через какой подъезд в какую квартиру сможет пройти, и скрывается за дверями. А у хозяек уже заранее приготовлено, что надо продать из ненужного хлама, от чего надо избавиться.

Магазинов ведь скупочных тогда еще не было. Выручали старьевщики, как их все называли. Чаще всего это были татары. Соответственно этому и одеты они были своеобразно: на плечи накинут халат, пестрый или просто серый, перетянутый кушаком. На голове чаще всего тюбетейка. Или широкополая черная шляпа. Старик входил в квартиру, где его уже ждали с кучей всякого ненужного тряпья или устаревшего хлама. Правда, попадались и вполне приличные вещи: одежда и обувь, из которых уже выросли, встречались даже просто ненадеванные, но непригодные по какой-либо причине вещи. И начиналась торговля. Как игра.

Старик очень придирчиво рассматривал каждую вещь, ощупывал, растягивал, на просвет смотрел, чуть ли не на зуб пробовал. С лица не сходила полупрезрительная мина. Он явно показывал, что недоволен предложенными вещами. Он не соглашался с просимой ценой. Он торговался, сбивая цену. Шел ожесточенный спор. Своеобразная игра «кто кого переспорит». Более настойчивый и терпеливый выигрывает. Тогда по рукам. Из глубокого кармана достается комок бумажных денег, нужная сумма отсчитывается, и вещи тонут в большом мешке. И так квартира за квартирой. И так по многу раз в неделю. «Старьеберье-е-е-м, покупаем!»