Георгий Гачев - Как я преподавал в Америке

Ну да, большие деньги тревожны: что-то соображать, предпринимать с ними надо, а малые — понятны, и ясно, на что потратить. Патриархален я, и архаичен ум мой. К новому уж не приладиться мне. И становлюсь консервативен. Все более оцениваю бывшее благо свергнутой советчины.

Вчера видел эти унылые лица, растерянные жесты и слова наших вождей — в пустынном зале для подписания договора сошлись реденькие остатки разгромленной армии. Горбачев еще изображал улыбочку, но в Ельцине особо чувствовалась неловкость и стыд даже. Он не прямо смотрел в камеру, отвечая на вопрос, а вбок, пряча глаза, и торопился закончить и ускользнуть. И потому со сверхнажимом произнес слова: «Союз должен, будет сохранен!» — как бы убеждая себя и не веря, — увильнул бочком своей грузной фигуры, вобрав голову в плечи.

А потом показывали митинги в Чечено-Ингушетии, Осетии — стоят люди злые, чего-то орут и не работают — чего кушать будут? И в Донецке — озлобленные и голодные шоферы, кому не подают бензина из России, и стоят десятки тысяч машин и автобусов — и нет подвоза еды и даже для скорой помощи машин. Озверевает народ.

А потом «парламент» Белоруссии: вопрос о собственной армии обсуждает — на х-я? И сидят те же партийные головы, крепкие люди, собакевичи, раньше знавшие, как управлять, что делать, а теперь играющие в демократическую игру — нелепо им, и стыдно. И я думаю:

— И зачем потревожили сон медведей-бояр? А у них такая стать — у Лигачева, да и у Ельцина: широкая кость и плечь у могучих партаппаратчиков, кто могли быть мотором жизни в энтропийной иначе России. Ибо предоставь ее самой себе, самотеку— уснет, умрет, а народишко разворует все, пропьет — и погибнет. Нет в атмосфере России Эроса, вожделения к творению, к труду. Его заимствовать приходилось из стран окрестных — и твердо держать властию этот повышенный уровень энергетического состояния: как в подводной лодке герметичны отсеки, так и тайны и уровни знания и информации, и посвящения в масонской ложе Партии, с ее иерархией.

Вышли с Машей Штейнберг со смотрения телевизора советского днем — и я уныло, а она:

— Но: ведь мог же русский народ в нэп так быстро возродиться и рынок развить и хорошо жить!

— Девочка! — удивленно я. — Какой тогда народ был и какой теперь? Тогда 90 процентов — крестьяне на земле и с жаждой работать на себя и с умением. А теперь — растленный люмпен везде, что только под кнутом работать будет. Это как морибун- дусу напоминать его юный возраст и ободрять на бег на стометровку: ты же сможешь — ведь мог же?!

— Но ведь недаром развалилась власть: слаба была, естественно.

— Вот слабой властию и особо дорожить надо в такой стране, как Россия энтропийная. С одной стороны, все же — Власть и порядок, а с другой — не жестока уж, не давит так сильно и дает жить всем профессиям и формам деятельности: цветущая сложность и разнообразие тогда в стране (как было при царе в 1913-м накануне… — как и при царе Дадоне Брежневе). И еда была, и деньги тверды, и люди знали, куда за чем идти и обращаться и что делать. А теперь ведь все дороги-пути-траектории перепутаны. И как кутята вслепую будем тыкаться не в те двери. Одни мошенники сразу словчат-сообразят, как жить-объегоривать. И уж ни книги не издашь, ни на пенсию не получишь денег, ни глазных капель не купишь…

Так вот: слабую власть-то особо поддерживать надо в России — ибо грядет Хам ее валить и поживиться на развалинах, мародер. Что и происходит сейчас. То-то интеллигенты в «Вехах» возопили: надо поддерживать власть, ибо только она своими штыками защищает от растерзания толпами…

И возьми мудрецов и святых: никто из них, занятых в Духе высшим и главным: внутренней жизнью, — не звал менять строй общества и обычаи, а успокаивал и давал пример подчинения наличным законам и нравам, какие бы скверные даже ни были. Сократ подчинился неправедному суду, ибо — пусть и ошиблись люди, но по закону действовали, а закон он уважает пуще жизни…

Декарт не покушался на изменение власти, а себя увел от нее — в Голландию, и писал в «Рассуждении о методе», что правилом положил себе соблюдать обычаи страны, где живешь, — дабы нарушение их не мешало тебе заниматься твоим высшим делом.

Сам Христос — отдал монету Кесарю: платить дань! — велел. А у нас — интеллигенция ринулась мутить воду идей и волновать народ. И я сам поддался зрелищам и театральности разрушения гиганта: как забивали партийного быка на демократической корриде!

Ну что же, насытился зрелищами? — оставайся без хлеба, люмпен-интеллигент, безответственный созерцатель!

Хоть какой порядок — лучше, чем бездарная энтропия и естественное состояние войны всех против всех — и воровства.

И дабы избежать этого наибольшего зла, люди отдают часть своей свободы — государству. А у нас об этом забыли и захотели полной и всесторонней свободы: и национальной, и идеологической, и лично-частной, и делать, что хочу. А оказалось, что одна форма свободы начинает порабощать другую. Например, национальная — давит на личностно-персональный выбор еще сильнее, чем империя и ее идеология. А получив свободу делать, что хочу, ничего не делаю — и митингую, ору. Или ворую и гуляю. Ведь падать долу легче, чем усиливаться вверх… Положились на естественные тяготения. Так они ведь — книзу, к падению. Не к организации. Свобода — это усилие себя вверх, а поняли ее как — безудерж падать — рабски, как зверь, кого выпустили, и раб…

Свобода — самоограничение и ответственность… Из себя я, из разума себя ограничу, а не по свистку кнута извне. Но ведь мы под кнутом выросли — и пока-то психика перестроится! Да и невозможно это — утопия! Известно из христианства и монашества: природа, плоть тянет ко греху, и держать надо в узде, в аскезе потребности низа, чтобы дух в тебе возрастал. Так что советская узда — была не советская, а просто всегдашняя дисциплина общественного порядка по отношению к произволу индивидуума. А мы ослепленно видели, что она лишь — «советская», пар- тейная, коммунистическая (сейчас перечисляю — и удивляюсь себе же: и чего дурного даже в словах этих? «Совет» — да любовь. «Коммунизм» — чтоб все общее. А «партия» — часть; да ведь и я не понимаю всего, а лишь по частям разумею!) и что вон они, обожравшиеся бонзы аппарата, невежественные! Ату их! Обличай, вали!

А они — порядок держали и работали — пуще тебя! В кабинетах душных сидели, заседали, решали. А председатель колхоза бегал-умолял тракториста на работу выйти, хоть кусок поля вспахать! Мотором был хлеба насущного…

Да, плохой порядок — и лечить терапией его надо и эволюци- онно воспитывать — но не убивать, а потом, заколов медведя России, из него двадцать собак понаделать — разных государств. А клеткам-то прежнего тела что делать — вот мне и семье моей, пока прекратится биение сердца и кровообращение и работа тканей? Помирать ведь!..