Максут Алиханов-Аварский - Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.

За каналом мы сразу вступили в сыпучие [238] пески, которые в этом месте врезываются клином в Хивинский оазис и почти разделяют его на две части. Пройдя еще верст пятнадцать в этой новой обстановке, мы подошли к Кош-Купиру и около 5 часов вечера остановились в его пустых, брошенных кишлаках.

Кош-купирские кишлаки, с окружающими их садами, лежат по берегам также огромного канала Казават, и принадлежат большею частью диванбегу и другим вельможам Хивинского ханства. Они представляют нечто особенное по своим размерам: можно сказать, что это положительно целые отдельные укрепления, заключающия в своих зубчатых стенах лабиринты всевозможных безоконных построек из глины, с несколькими просторными дворами. Не знаю, была ли в этом надобность, но вечером многие из кишлаков были преданы огню, и зарево их пожара долго освещало лагери соединенных отрядов…

В этот же вечер неожиданно прибыл Киргиз, который каким-то чудом один прокрался через все ханство и привез из Оренбурга почту… Почти со времени оставления Кавказа мы прервали всякие сношения с цивилизованным миром и, конечно, не знаем, что в нем делается. Сколько нового, неожиданного, быть может, произошло за это время в политической и общественной жизни народов, невольно приходило в голову, и с этими мыслями мы бросились в оренбургский штаб за свежими [239] газетами, но, увы! новейшие из них были от 25-го марта…

От Кош-Купира до Хивы всего около шестнадцати верст. Пройдя половину этого расстояния и переправившись через несколько каналов, вчера, около 10 часов утра, мы подошли к загородному ханскому саду, который отличается от кош-купирских кишлаков разве только своими еще более грандиозными размерами. Отряды расположились вокруг садовой ограды, а генерал Веревкин со своим штабом в самом саду.

Как только пришли сюда, подполковник Скобелев получил приказание продвинуться, если можно, вперед еще на несколько верст с двумя сотнями Уральских и Сундженских казаков, обрекогносцировать местность и затем, остановившись на удобном месте, составить род авангарда. Скобелев пригласил меня примкнуть к его поездке, и мы тронулись по направлению Хивы…

Уже в версте от ханского сада начали показываться по сторонам дороги небольшие партии неприятельских всадников, но продолжали подвигаться не обращая на них внимания. Держась в почтительном отдалении, всадники медленно отступали пред нами и скрывались за ближайшими садами. Отъехав версты две с половиной, мы вышли на небольшую равнину, пересеченную несколькими арыками; на мостике, переброшенном через один из них, копошилась спешенная толпа в несколько десятков человек. [240]

Чтобы не дать испортить мостик; Скобелев вызвал наездников из обеих сотен и приказал мне атаковать толпу. Мы понеслись в карьер с места. Хивинцы успели снять лишь несколько досок мостовой настилки, но заметив нас бросились к своим коням и ускакали прямо по дороге. Увлекаясь за ними, мы попали в узкую улицу между двумя кишлаками и вынеслись отсюда на большую равнину, окаймленную со всех сторон садами и глиняными стенками. Здесь неприятель рассыпался веером и скрылся в садах, а мы остановились посреди равнины, так как лошади были уже в мыле, и за нами не в первый раз раздавались сигналы «шагом» и «стой». Вскоре к нам присоединился и подполковник Скобелев со своими сотнями.

Едва осела пыль, скрывавшая нашу малочисленность, как уже толпы неприятельских всадников начали показываться со всех сторон и сгущаться все более и более… Вскоре сплошные массы Хивинецев заняли и кишлаки, оставшиеся у нас в тылу, и узкую дорогу между ними, по которой мы только что вынеслись на поляну: мы окружены, и путь отступления отрезан…

Сотни спешились и открыли огонь, направляя его преимущественно на дорогу между кишлаками. Справа, из-за стенки одного сада, вдруг вылетел плотный клуб белого дыма, раздалось что-то в роде пушеченого выстрела, со свистом и визгом, потрясая воздух, пронеслось над нами ядро фальконета и [241] шлепнулось в противоположной стороне, в толпе хивинских же всадников.

— Ловко! произнес есаул, стоявший недалеко от меня на фланге сотни. — Жаль, что у них мало этих пукалок; они бы этак скорее перебили друг друга…

Перестрелка длилась уже четверть часа. Ожесточенные крики «аламан! аламан!», наполнявшие воздух, раздавались все ближе и ближе. Пули визжали со всех сторон. Пролетели еще два-три ядра. Вдруг Хивинцы с саблями наголо хлынули на поляну со стороны нашего лагеря… Минута была не из особенно приятных, но встреченные градом наших пуль, они понеслись мимо кишлаков вправо и влево подобно стаям испуганных зайцев. Дорога между кишлаками очистилась, и за нею, движимые точно ураганом, заклубились облака желтой пыли, из которых начала прорезываться масса мчавшихся к нам белых всадников… Наши!..

Оказалось, что фальконетные выстрелы Хивинцев, не причинив никакого вреда, оказали нам одну только услугу: они подняли в лагере тревогу, и вот на помощь к нам послали оттуда всю кавалерию. Вместе с нею мы пошли вперед, по следам Хивинцев, но последние точно канули в воду, — ни одного из них не было уже видно. Не доезжая трех верст до Хивы, мы вернулись назад и под вечер прибыли в лагерь. В авангарде снова остались две сотни кавалерии, к которым вечером [242] послали из лагеря еще по одной роте Апшеронского и Ширванского баталионов…

Сегодня на рассвете неожиданная тревога подняла на ноги весь лагерь. Когда я выскочил из кибитки, пехота уже стояла под ружьем, артиллеристы запрягали орудия, казаки седлали коней и, перегоняя друг друга, проносились к своим сотням. Вдали слышалась ружейная трескотня. В этой боевой обстановка священник в полном облачении служил молебен пред выстроившимися ротами Апшеронцев, у которых сегодня полковой праздник…

Дело вскоре разъяснилось и войска были распущены. Ночью, на левом фланге лагеря, далеко выдвинулись вперед верблюды Оренбургского отряда, Иомуты заметили это, и налетев врасплох, отхватили более 400 голов, но в то время, когда они возвращались с этою добычей, авангард Скобелева перерезал им дорогу, отбил обратно верблюдов и положил на месте до двухсот человек неприятелей. Говорят, что особенно отличилась при этом сотня Дагестанцев, которая хоть раз наконец настигла иомутов, но за то так, что рубила на выбор и вернулась с трофеями в виде иомутских лошадей и оружия…

Через несколько часов после тревоги, к генералу приехал подполковник Скобелев для доклада об утреннем нападении Хивинцев и на возвратном пути завернул ко мне в кибитку.

— А лихое было дело сегодня! — произнес он [243] между прочим с довольною улыбкой. — Жаль, что у нас мало конно-иррегулярцев. Ведь это золото!.. Они называют своего сотенного командира подполковника Квинитадзе, как принято у горцев, просто по имени, Иваном… Вот скачет Квинитадзе. Пред ним, в нескольких шагах, Лезгин настигает Иомута и одним ударом раскроил ему череп. Иомут полетел с коня, а Лезгин, догоняя следующего, оборачивается на всем скаку к своему командиру: «Иван!.. видел?» — Молодец! видел, — отвечает тот… Лезгин наносит новый удар и новый иомут валится с коня: «Иван!… видел?» — Молодчина! — повторяет командир… Лезгин не мог уже догнать третьего иомута на превосходной лошади и выхватил пистолет; раздался выстрел и новая жертва грохнулась на землю вместе с конем, тот же вопрос и тот же ответ… Да что вы тут коптите, поедемте в авангард. Там у меня по крайней мере развлечение… Кстати, мой Мишка собирается дать сегодня генеральный шашлык… Поедемте.