Рене Флеминг - Внутренний голос

Первые годы я провела в манеже рядом с пианино, за которым мать давала частные уроки вокала, в то время как папа преподавал музыку в соседней школе. Помню, как щебетали ее ученики. Одна девчушка в медицинском корсете разучивала «Когда любовь добра», и, слыша эту песню, я всегда вспоминаю, как она стояла перед моей матерью, прямая как жердь, и чирикала воробьем. Могу только догадываться, что именно — музыка сама по себе или постоянные, никогда не прекращающиеся упражнения — оказало на меня во младенчестве большее влияние. Моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе, если бы я родилась в семье билетеров оперного театра и с детства посещала премьеры, яркие и пышные спектакли, которые вселили бы в мою детскую душу напрасные надежды. Я считаю, мне крупно повезло: на начальном этапе я столкнулась с базовыми элементами музыки — нотами, гаммами, постоянным стремлением к правильной высоте тона. И с самых ранних лет я понимала, какой труд стоит за волшебными звуками музыки. Мама рассказывала, что заговорила я поздно, а запела рано и, когда мне был год или около того, могла повторить гамму, которую она мне напевала; согласитесь, совсем неплохо для малышки, которая не умеет толком попросить яблочного сока. Мне еще не исполнилось трех, а я уже, привстав на заднем сиденье (дело происходило в те дремучие времена, когда еще не существовало детских автокресел), вклинивалась между родителями, и мы пели на три голоса «Братца Жака» и «Белые колокольчики».

В окружении прекрасных учителей я с удовольствием разучивала свои партии.

Самое удивительное, что даже в том раннем возрасте я не мечтала стать певицей. И почему я не захотела этого в три года после первого своего сольного выступления в роли Снежинки Сьюзи? Все указывало на то, что пение — мое призвание, но я почему-то этого не осознавала. Я просто старалась быть хорошей девочкой, чтобы все меня любили и хвалили. Вечная любимица учителей, круглая отличница. Чтобы понравиться учителю английского, нужно написать хорошее сочинение, а чтобы порадовать учителя музыки — хорошо петь, вот и все. А поскольку учителями музыки были мои собственные родители, я пела и пела.

Для ребенка желание понравиться зачастую важнее всего, я была от природы застенчива — похоже, в детстве от этой напасти страдали все актеры, танцовщики и музыканты, — но если просили выйти на сцену, я ни секунды не колебалась. Но если меня предоставляли самой себе — я тут же хватала книгу. Я читала в постели, читала на ходу, читала за столом, читала в машине. Это безумно раздражало отца, особенно во время долгих семейных каникул, когда вместо того, чтоб любоваться пейзажем за окном, я сидела уткнувшись в «Черного Красавчика» [2] «Черный Красавчик» — роман английской писательницы Анны Сьюэлл (1820–1878), мемуары от лица чистокровного скакуна. .

«Ну подними же голову, — говорил он, наблюдая за мной в зеркало заднего вида. — Отложи книгу хоть на пять минут и посмотри вокруг! Понять не могу, почему ты тратишь на эти романы столько времени! Они же ничему тебя не научат». Папа уважал только книжки из серии «Сделай сам».

Я послушно поднимала глаза на пять минут и убеждалась, что все как он и говорит: деревья, горы, красота. В романах, однако, мир был совсем другим, на него я действительно мечтала посмотреть, мечтала очутиться на страницах любимых книг. Я представляла себя верхом на Черном Красавчике, летящей под дождем по английским лугам. Надо ли говорить, как важно для артиста уметь перевоплощаться, представлять себя в другом времени и других обстоятельствах. Впрочем, никто не думал, что чтение — это напрасная трата времени, все боялись только, что я превращусь в замкнутое, погруженное в себя существо.

Мой первый сценический триумф в роли Снежинки Сьюзи оставался последним, пока мы с Рашель вместе не сыграли в «Гадком утенке». В седьмом классе мне предложили роль аббатисы в «Звуках музыки». Я чувствовала себя не в своей тарелке, изображая престарелую монахиню, особенно после того, как меня прозвали Жабатисой, но никто другой не мог вытянуть «В гору взбирайся».

По крайней мере, это прозвище внесло некоторое разнообразие: в младших классах меня дразнили Мисс Совершенство. Отправляясь в школу, я надевала на голову эластичную розовую повязку шириной в три дюйма и казалась себе настоящей модницей. При этом я хотела стать хулиганкой, курить в туалете и прогуливать уроки после большой перемены, но смелости мне всегда недоставало. И я оставалась «ботаником». Даже приняла участие в конкурсе на новый школьный гимн и победила с умопомрачительными виршами:

Я росла невыносимо серьезным ребенком, обреченным на насмешки и издевки, и всякий раз готова была провалиться сквозь землю, когда школьная банда петушиными голосами горланила этот гимн в автобусе по дороге домой. Вечно сутулая, в ортопедических ботинках, я втайне мечтала преобразиться и сразить всех наповал.

И такой шанс мне предоставила масштабная постановка «Моей прекрасной леди». В двенадцать лет я сыграла Элизу Дулиттл, спела всю партию до единой ноты. Наш учитель литературы Ральф Юргенс, высокий, широкоплечий, с виду типичный коп, собрал всех мало-мальски музыкальных восьмиклассников и попытался поставить нам британский акцент. Тогда я впервые в жизни по-настоящему выучила роль. Вернее, думала, что выучила, — до тех самых пор, пока мама не пришла на репетицию примерно за неделю до премьеры. Она дождалась окончания прогона и уже в машине, где нас никто не мог услышать, объявила, что мы срочно едем домой: нам предстоит работа. Много работы.

Невозможно переоценить педагогическую роль матери в моей жизни. Именно она познакомила меня с принципом полного перевоплощения и объяснила, что петь на сцене — это не значит неподвижно стоять под софитами и, закрыв глаза, открывать рот. Она объяснила, что реплику «Погоди, Генри Хиггинс» нельзя произносить так, будто читаешь по телефонной книге. Она показала мне, как двигаться, когда смотреть в зал и когда отворачиваться. Она танцевала, а я повторяла ее движения. Я была прилежной ученицей и всегда старательно заучивала свои реплики, но только под ее руководством поняла, что память и актерская игра — не одно и то же.

— Улыбайся, — убеждала она. — Зрители должны поверить, что тебе весело.

Мама была невероятно одаренной и дисциплинированной актрисой. В те времена Рочестерский оперный театр переживал расцвет. Он располагался в Истменском театре — великолепном старом здании, вмещавшем более трех тысяч зрителей. Меня завораживала гигантская люстра, висевшая над зрительным залом, будто сверкающая планета. Мы с отцом, братом и сестрой всегда сидели в первом ряду, слушали мамино пение и восхищались ее голосом, красотой и умением удерживать внимание публики.