Николай Рыжков - Иуда. Анатомия предательства Горбачева

Кстати, именно эта позиция и вызвала на конференции немало возражений. Люди понимали, что в такой форме уход партии от практического, повседневного руководства всеми сторонами жизни, в том числе и хозяйственной, станет, по сути, формальным. Иными словами, Советы будут исподволь, не явно, но по-прежнему жестко и уверенно управляться партийными органами. Мне трудно утверждать точно, была ли эта позиция придумана специально для Горбачева, чтобы он мог возглавить будущий Верховный Совет и при этом остаться Генеральным секретарем ЦК КПСС. Не знаю, никто никогда по этому вопросу со мной не советовался. Думаю, что в основе этого предложения формально лежал тезис о необходимости сохранения партийного влияния на экономику, а на самом деле главной целью было совмещение должностей Генсека и Председателя нового Верховного Совета, которому и отводилась, как уже сказано, «вся власть».

«Теория» вопроса была продумана. Практически вся структура будущего Съезда народных депутатов, Верховного Совета СССР и система выборов депутатов были представлены конференции и обсуждены на ней. Конференцию торопили события: весной 89-го, меньше чем через год, заканчивались полномочия Верховного Совета СССР.

К проблеме передачи всей власти Советам мы еще вернемся, подойдем к ней, так сказать, с другой стороны, а пока я не могу не отметить и еще одну сторону работы конференции: в череде громких выступлений, поддерживавших перестройку и лично Горбачева, прозвучали тревожные, критические нотки. Наиболее ярким и выражавшим большую обеспокоенность происходившим было выступление выдающегося писателя-фронтовика Юрия Бондарева. Я полагаю, что пройдет время и историки периода перестройки полностью опубликуют эту речь. А сейчас мне хотелось бы тезисно и с некоторыми выдержками передать суть его выступления. Оно было по-писательски образно. К примеру, говоря о разрушительных процессах, рожденных перестройкой, он сравнивает их с разрушенной библейской Вавилонской башней как символом несостоявшегося братства не понявших друг друга людей: «Нам не нужно, чтобы мы, разрушая свое прошлое, тем самым добивали бы свое будущее. Мы против того, чтобы наш разум стал подвалом сознания, а сомнения — страстью».

Недвусмысленно было сказано и о расплывчатых целях перестройки: «Если апрель — месяц весны и ожидания — принес осознание необходимости действия, то сейчас настала пора осмысления каждым исторической логики непреложных законов развития.

Можно ли сравнить нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка? При всей дискуссионности, спорах о демократии, о расширении гласности, разгребании мусорных ям мы непобедимы только в единственном варианте, когда есть согласие в нравственной цели перестройки, то есть перестройка ради материального блага и духовного объединения всех. Только согласие построит посадочную площадку в пункте назначения. Только согласие».

С особым беспокойством и болью он говорил о нравственности, об ответственности писателей, журналистов, средств массовой информации за духовную жизнь общества:

«Безнравственность печати не может учить нравственности. Аморализм в идеологии несет разврат духа. Пожалуй, не все в кабинетах главных редакторов газет и журналов полностью осознают или не хотят осознавать, что гласность и демократия — это высокая моральная и гражданская дисциплина, а не произвол, по философии Ивана Карамазова (аплодисменты), что революционные чувства перестройки — происхождения из нравственных убеждений, а не из яда, выдаваемого за оздоровляющие средства…

Та наша печать, что разрушает, унижает, сваливает в отхожие ямы прожитое и прошлое, наши национальные святыни, жертвы народов в Отечественную войну, традиции культуры, то есть стирает из сознания людей память, веру и надежду, — эта печать воздвигает уродливый памятник нашему недомыслию, Геростратам мысли, чистого чувства, совести, о чем история идеологии будет вспоминать со стыдом и проклятиями…»

К сожалению, полные тревоги мысли Юрия Васильевича Бондарева были подтверждены ходом событий, кончиной перестройки в 1990–1991 годах, и реалиями жизни «суверенной» России. Художник-мыслитель значительно раньше политиков понял происходящие в то время процессы в обществе и смог заглянуть далеко вперед. Пожалуй, его выступление и стало самым тревожным колоколом, прозвучавшим через три года после рождения перестройки, на ее переломе, когда разрушительные тенденции и формирующие их силы стали все больше преобладать над созидательными.

По окончании конференции в аппаратах ЦК и Верховного Совета развернулась спешная работа по подготовке Закона о выборах и внесению изменений в Конституцию СССР. Первые изменения в Закон были внесены именно в связи с системой Советов. К сожалению, дело на этом не остановилось. Стоило только начать перекраивать Конституцию, как этот «творческий процесс» стал неуправляемым. С ней поступали как с черновой тетрадкой. Ее черкали как ни попадя, а в итоге похоронили.

Разумеется, я вовсе не против конкретных изменений, которые продиктованы жизнью, ее развитием, да еще когда они, эти изменения, пойдут на благо страны. Я лишь против спринтерской поспешности, с которой тогда взялись за дело, против неуважения к Основному Закону, которое, естественно, порождает такое же отношение и ко всем другим законам.

Возьмите Конституцию США. Она была принята, как известно, в 1787 году. За двести лет в нее было внесено только 26 поправок! Что касается царской России, то она Конституции не имела. Были так называемые Основные государственные законы, в которые революция 1905 года внесла лишь некоторые статьи буржуазно-демократического порядка.

За 70 лет Советской власти были приняты четыре Конституции — в 1918, 1924, 1936 и 1977 годах, они имели и соответствующие названия — ленинская, сталинская (это название широко использовалось в официальной пропаганде) и брежневская. В 1988 году началась обвальная и бесцеремонная перекройка последней из них. Изменения коснулись половины статей. Но с этими поправками страна прожила всего год. В 1990 году Конституция менялась уже дважды. Вначале — для введения президентства и новых государственных органов: Президентского совета и Совета Федерации. В конце — для ликвидации Совета Министров СССР как главной исполнительной и распорядительной государственной власти и устранения Президентского совета, введения должности вице-президента и т. д. Подобная же участь постигла Конституцию в 1991 году, в декабре которого она и вовсе ушла в Историю. Такое легкое отношение к Основному закону государства хорошо выразил один небезызвестный народный депутат, сказав, что мы относимся к Конституции как к уличной девке.