Владимир Карпов - Взять живым !

И когда Ромашкин совсем уже успокоился, когда в душе его все встало на свои места, вдруг поднялся край палатки. Заглянул ладный солдат в отлично сшитой шинели, в комсоставских начищенных сапогах, в фуражке с лакированным козырьком. Солдат и не солдат, будто сошел с картинки. На фронте таких не было.

- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, - сказал, улыбаясь, красивый солдат. - Мы - фронтовой ансамбль песни и пляски. - Он показал рукой на вход в палатку, и Василий только сейчас услышал там, за брезентовым пологом, сдержанный говор многих людей. Ромашкин не мог понять, что все это значит и какое он имеет отношение к ансамблю. Солдат пояснил:

- Нас прислал командующий фронтом. Сказал, что здесь, в госпитале, находится раненый разведчик, который выполнил очень важное задание, и его, то есть вас, надо повеселить. Вот мы и прибыли.

Приятная волна благодарности прихлынула к сердцу Ромашкина: "Не забыл. При всей своей невероятной занятости. Спасибо вам, товарищ командующий!"

- Как же вы будете это делать? В палатке больше трех - пяти человек не поместится, - растерянно спросил Василий и, только сказал это, догадался есть иной выход: - Вы дайте концерт для госпиталя где-нибудь в общей столовой и доложите командующему, что приказ выполнен.

- Мы так не можем. Приказано поднять настроение лично вам. Для госпиталя будет особое выступление, - настаивал солдат.

- Ничего не получится, я еще не ходячий. Может, на носилках меня снесут куда-нибудь, где все будут слушать?

- Приказ есть приказ! Мы все организуем здесь... Меня зовут Игорь, фамилия Чешихин. Друзья шутки ради пустили слух, что это псевдоним, который, мол, происходит от главного моего занятия: чесать языком. Я ведь конферансье. По-военному - ведущий ансамбля...

Появился дежурный врач, пришли сестры, укрыли Ромашкина еще двумя одеялами, подняли полы палатки, и Василий увидел толпу хорошо одетых солдат, похожих, как братья, на Игоря Чешихина.

Профессионально улыбаясь, Игорь представил их единственному зрителю и слушателю. Звонко, как с эстрады, объявил:

- "Землянка", слова Алексея Суркова, музыка Константина Листова, исполняет солист ансамбля Родион Губанов.

Где-то сбоку бархатисто зарокотали баяны, зазвучал мягкий баритон. Василий видел певца только до ремня на шинели да его руки, которые то сплетались пальцами, то взлетали порознь куда-то вверх.

Происходящее было похоже на приятный сон - красивые люди, музыка, пение. И очнуться не хотелось: сон это или бред, пусть так и будет. Важно, что слова песни вполне отражают явь. "Бьется в тесной печурке огонь..." Вот она, печурка, и прыгает в ней красный огонь. "На поленьях смола, как слеза, и поет мне в землянке гармонь..." Ну не в землянке, так в палатке. Только вот глаза перед Василием другие - мамины глаза. Мама, мама, нет никого роднее и ближе тебя! "Ты теперь далеко, далеко... а до смерти четыре шага". Сейчас, пожалуй, побольше четырех. А было меньше шага: когда вели патрули по Витебску, стволом автомата в спину подталкивали. И немец, которого не смог оглушить закоченевшей рукой, чуть не выстрелил в упор. Как уцелел? Непонятно. Из нескольких автоматов били, пока лез через проволоку, а зацепила всего одна пуля!

- Вы не спите, товарищ старший лейтенант? - озабоченно спросил Игорь Чешихин.

- Нет, нет, я все слышу и вижу отлично. Только не повредит ли вашим товарищам пение на открытом воздухе? У них ведь голоса.

- Мы привычные. Всю зиму на морозе пели. Концертных залов на передовой нет. Теряли и голоса и певцов. Война!..

После пения показали пляски. Танцорам было тесно на узкой дорожке перед палаткой, но они все же лихо кружились, а еще лучше посвистывали.

- Специально для вас приготовлен отрывок из поэмы Твардовского "Василий Теркин", - сообщил Игорь.

Ромашкин приподнялся. Он любил стихи Твардовского, в особенности про этого удалого парня Теркина!

Игорь читал отрывок совсем новый, еще не читанный Василием в газете:

Подзаправился на славу,

И хоть знает наперед,

Что совсем не на расправу

Генерал его зовет,

Все ж у главного порога

В генеральском блиндаже

Был бы бог, так Теркин богу

Помолился бы в душе.

"Ну точно про меня! - думал с восторгом Василий. - Будто подсмотрел Твардовский, когда я шел к командующему".

И на этой половине

У передних наших линий,

На войне - не кто, как он,

Твой ЦК и твой Калинин.

Суд. Отец. Глава. Закон.

Василий вспомнил всех генералов, с которыми довелось встречаться. Комдив Доброхотов - строгий, властный, но бывает и добр - таким он запомнился, когда вручал Василию первую медаль "За боевые заслуги". Член Военного совета Бойков - ну этот действительно и "ЦК и Калинин" - огромный масштабности человек... Вспомнился Черняховский - красивый, крепкий, молодой, а глаза мудрые. "Даже с маршалом Жуковым встречался! - вспомнил вдруг Василий. - С этим, правда, мельком, когда орден получал. Крепко на земле стоит, высоко голову держит. И теплый лучик в строгих глазах. На один лишь миг, когда руку пожимал. Маршалу иначе, наверное, и нельзя".

Вместе с генералами встал перед Ромашкиным, как живой, комиссар Гарбуз, Василий был уверен, что если б не погиб Андрей Данилович, стал бы и он генералом. Да и без этого звания он по своим делам, по силе влияния на людей был настоящим генералом...

- "Вот что, Теркин, на неделю можешь с орденом - домой..." - не декламировал, а как-то запросто говорил Игорь. Чтец то превращался в Теркина, то в генерала, то в Твардовского. А то вдруг Василий узнавал в нем и себя. И было все это опять как во сне.

Радостное ощущение не покидало Ромашкина и после концерта. "Ансамбль для одного! Ну, пусть не полный, пусть несколько человек, но ведь для одного меня прислал командующий!.."

Словно продолжение этого сказочного сна, вечером в его палатку грузно ввалился член Военного совета Бойков.

- Лежишь? Правильно делаешь! Много сделал, отдохни!

Генерал расстегнул шинель, снял фуражку, сел на табуретку так, что она хрустнула. Поглядел на Василия улыбчиво и добро:

- Сейчас отдышусь...

"Больной человек, - подумал Василий, глядя на отеки под глазами генерала, - а по передовой мотается и днем и ночью".

Бойков поднялся, застегнул шинель на все пуговицы, надел фуражку, проверил, ровно ли она сидит. "Куда же он? - удивился Василий. - Ничего не сказал... Неужто за тем только и заходил, чтобы отдышаться?"

Но Бойков не ушел. Он встал против лежащего Ромашкина по стойке "смирно" и негромким, но торжественным голосом произнес:

- По поручению командующего фронтом генерала армии Черняховского вручаю вам, старший лейтенант Ромашкин, за выполнение особого задания орден Красного Знамени. - Генерал подал картонную коробочку, в ней Ромашкин увидел красно-золотой орден и бело-красную ленту, натянутую на колодке. От себя поздравляю, дорогой мой, и желаю тебе быстрее поправиться, совершить еще много геройских дел на благо Отечества! - Бойков погладил Ромашкина по голове и уже буднично спросил: - Куда же тебе орден прикрепить? - Секунду подумал и решил: - А почему нельзя на белую нательную рубашку? У тебя сейчас такая форма одежды - госпитальная! - Он прикрепил орден, прихлопнул пухлой ладонью. - Носи на здоровье! И еще Василий, обрадую тебя: можешь после выздоровления ехать в отпуск на пятнадцать суток. Командующий разрешил. Просил передать, что сам бы с удовольствием навестил тебя, да не может: дел много. И меня за торопливость тоже извини. К большому мероприятию готовимся. Будь здоров! Передай привет маме.