Марк Поповский - Управляемая наука

«Мы не заинтересованы, чтобы молодежь наша слушала такие доклады».

Иными словами, молодых научных работников на встречу с писателем попросту не пустили.

Эту войну двух поколений я наблюдал и на следующий день. Мое второе выступление называлось «Зачем ученому совесть». Руководители Академгородка снова попытались уберечь молодых от «слишком острой» проблематики и пустили в ход испытанный метод: предназначили для встречи очень маленький зал. Приглашения получили только доктора наук, члены-корреспонденты и академики. Молодежь, однако, прослышала об этом плане и сорвала его. Младшие заполнили зал загодя, и когда появились старшие, то им пришлось брать свои «законные» места с боем. И снова после встречи я услыхал от председателя Дома ученых профессора Гайского рассуждение о том, что надо самым строгим образом ограждать молодых от писательских выступлений, которые напоминают о трагических судьбах одних ученых и безнравственном поведении других. «Молодежь может понять вас неправильно и сделать ложные выводы», — выговаривал мне профессор Гайский, чей отец, крупный ученый-микробиолог, лишь по чистой случайности не погиб в научной «шарашке» 30-х годов [94] Об этом в главе 1 «Миллион». История ареста микробиологов, занимавшихся туляремией (Гайский, Эльберт и др.). .

Антипатией к молодежи Академгородок болел долго и, кажется, не излечился от этой старческой болезни до сих пор. Вот типичный диалог, который произошел у одного из новосибирских докторов наук с приезжим писателем:

— Среди молодых я что-то не вижу ярких, не вижу талантов…

— А как вы общаетесь с молодыми?

— Читаю им лекции.

— У вас же в таком случае нет с ними прямого контакта.

— У меня нет времени на более короткие взаимоотношения, я не могу вести занятия, семинары, — занят.

— Так возьмите хотя бы одну группу. Вы услышите их голоса, узнаете их мысли. Может быть, молодежь после этого не покажется вам такой уж бездарной.

— А что вы так ратуете за молодежь? Забываете — все плохое всегда делалось руками молодых.

— Во-первых, хорошее тоже, а, во-вторых, вообще все новое. Но если «все плохое», то тем более надо с ними больше общаться, прививать им категории добра и честности. «Плохое» они делают всякий раз, когда им прививают идею примата пользы над добром и честностью…

— Над этим надо работать каждый час, каждую секунду, а где же я время на это возьму? Нет, это невозможно!

Но, может быть, главное — именно это?

Впрочем, представление о конфликте «молодых» и «старых» в Новосибирском Академгородке не совсем точно определяет расстановку сил. Радикалами подчас оказывались не только молодые по возрасту. Сигналы о социальном неблагополучии в городке на исходе 60-х — в начале 70-х годов исходили подчас и от ученых старшего поколения. А молодые биологи, дискутируя с молодыми физиками, высказывались таким, например, образом:

— Ну, хорошо, вы, физики, миру дали многое, но на совести-то у вас ведь должны кошки скрести — придумали ведь все уничтожающее оружие…

— Мы прежде всего ученые и не можем отказываться от истины, раз она нам уже открылась. А бомба — просто отходы истины. За истину всегда приходится расплачиваться…

— Понимаю: вы не можете закрыть то, что уже открыто. Но совесть-то должна вас мучить? Мир спасает ведь совесть и совестливость людей, нравственность.

— Что за претензии? Бомба? Но, не будь бомбы, в наше время государства вынуждены были бы поставить под ружье миллионы людей. Мир превратился бы в военные лагеря. Мы мир, может быть, спасли. Хотя, конечно, и не без издержек… А вы, генетики, дай вам власть, еще и не такое натворите…

Итак, кошки у физиков не скребут в расчете на кошек генетиков.

А вот еще диалог, живописующий духовную жизнь Академгородка в начале 70-х:

— Смотри, вон у той официантки та самая косынка!

— А как она к ней попала?

— В том-то и дело! Их продавали только в закрытом столе заказов для академиков и членкоров.

— Ну и черт с ней…

— Да, черт! А знаешь, какой скандал был! Академики возмутились: форма не соблюдена, порядка нет — эта косынка для высшего градуса…

В начале 1976 года я получил возможность снова услышать о жизни Академгородка. Из Новосибирска приехал давний знакомый, доктор биологических наук Ш., а вслед за тем удалось встретиться в Москве еще с двумя учеными, лишь недавно покинувшими Город Науки в Сибири. Итак, каков же он ныне, на пороге своего двадцатилетия?

Биолог:

«Я провел в Академгородке восемь лет. У меня там много друзей и знакомых, но сейчас я ушел оттуда. Для меня, как и для других, Академгородок потерял свою привлекательность. Дух науки отлетел от него, он превратился в место, где просто „шлепают диссертации“. И хорошие, и плохие, и совсем негодные диссертации проходят через Ученые советы беспрепятственно: „своих“ заваливать нельзя. Что погубило городок? Обстановка коммунальной кухни. Здесь все всех знают, все всех вынуждены видеть днем и вечером и утром, все зависят от всех, все всех боятся. Однообразие зрительных и духовных впечатлений в конце концов породило равнодушие и к науке. Теперь уже не встретишь людей, которые на улице, в магазине, в Доме ученых, забыв все, обсуждают друг с другом научные проблемы. Теперь после окончания рабочего дня люди спешат юркнуть в свои норки-квартиры».

Чем же занимается кандидат или доктор после работы? Ш. рассказывает о своем приятеле, который, по его мнению, является типичной фигурой для Академгородка, Сорокалетний доктор наук, физик, завлаб, часами лежа на тахте, смотрит телевизор или без цели, в одиночку, бродит на лыжах. С тех пор, как в городке закрыли клубы и кафе, в общении ученой публики произошла перемена. Главными двигателями духовного прогресса стали водка и коньяк. Без них не обходится ни одна встреча. Люди в домашней обстановке более не беседуют, не обмениваются мнениями, взглядами. Кажется, они утеряли способность слушать и связно рассказывать. Зато появился и возобладал тип одинокого пьяницы. Местные социологи считают, что не менее 35 процентов мужчин и женщин в Академгородке пьют постоянно, а многие — ежедневно. Другой приятель Ш., доктор геологических наук, считает, что в Новосибирском Научном не может быть ни настоящей дружбы, ни настоящей любви. Он ссылается при этом на бесчисленные, вызванные скукой, адюльтеры, которые стали бытом поселка ученых. И мужчины, и женщины бравируют своими постельными похождениями.

По мнению Ш., наиболее яркие творчески личности из Академгородка выехали. К власти в институтах и к общеакадемическому руководству пришли жесткие дельцы, хваткие политики, для которых наука — только средство сделать карьеру.