Виктор Афанасьев - Рылеев

Когда Рылеев получил в Подгорном второе издание восьмого тома «Истории государства Российского» Карамзина, он увидел свое имя на одной странице с именем «графа Алексея Андреевича Аракчеева» в списке «Имена особ, подписавшихся на второе издание «Истории государства Российского». В том же списке были Петр Яковлевич Чаадаев, Никита Михайлович Муравьев и еще одно лицо, любопытное во многих отношениях (о нем речь будет впереди), — «Казанского собора ключарь иерей Петр Николаевич Мысловский». Аракчеев читал и понимал русскую историю по-своему — и по-своему ее делал. Чаадаев, Муравьев и Рылеев, тогда еще не знавшие друг друга, тоже читали «Историю» Карамзина, каждый по-своему, но все они вынашивали планы противостояния аракчеевщине, то есть антиистории, так или иначе все они собирались уничтожить эту зловещую силу, этот дух мучительства и тьмы. Ключарь петербургского Казанского собора также не был на стороне сил туповластолюбивых и немилосердных.

В народе Аракчеев слыл антихристом. Высшие сановники за глаза называли Аракчеева «проклятым змеем» (например — министр двора П.М. Волконский). Журналист Греч назвал Аракчеева «китайским богдыханом». Аракчеев управлял Россией, но не был патриотом: в 1812 году он так сказал: «Что мне до отечества! Скажите мне, не в опасности ли государь». В этих словах отчетливо выказалось его понимание истории. Аракчеевщина была не только физическим гнетом для русских людей, она грозила им духовной смертью.

Рылеев читал Карамзина. Сам затевал исторические труды, например «Исторический словарь русских писателей», для которого в 1818 и 1819 годах составлял списки источников, перечни имен, делал выписки, наброски статей — о Фонвизине, Богдановиче, Акиме Нахимове, Григории Сковороде, Симеоне Полоцком, Тредьяковском, Геракове. Но материалы этого словаря — только случайно уцелевший остаток многочисленных прозаических трудов, которыми Рылеев занимался в то время.

Однако главным увлечением Рылеева была поэзия.

Именно в 1819 году в слободе Подгорное Рылеев, счастливый молодой супруг, читая только что купленную книгу — «Сатиры, послания и другие мелкие стихотворения Михаила Милонова», уроженца Воронежской губернии, вдруг прямо-таки подскочил на стуле, захлопнул книгу и выбежал с нею в сад…

Так начиналось стихотворение Милонова «К Рубеллию» с подзаголовком «Сатира Персиева» (это была маскировка, так как у древнеримского поэта Персия такой сатиры нет). Рылеев всей душой почувствовал, что русский сатирик хлещет здесь ювеналовским бичом всесильного временщика, самого Аракчеева.

Милонов как будто подал Рылееву тот «меч», о котором он упомянул в своем «Извинении», обращенном к Наташе Тевяшовой («Не лира мне дана… а острый меч»). Рылеев принял его и стал оттачивать для еще более решительных, чем милоновские, ударов. Рылеев дал своей сатире и более прозрачное название: «К временщику»; по сути это был точный адрес. В подзаголовке он сохранил милоновскую маскировку: «Подражание Персиевой сатире «К Рубеллию».

Может показаться неожиданным и странным такой поворот — к бичующей сатире от галантной поэзии, но именно в практике столпов сентиментализма уживались мадригал и сатира. Лучший тому пример — любимый Рылеевым наряду с Державиным поэт Дмитриев, который вслед за «надписями к Амуру», песнями о ручейках и голубках, обращениями к Лизе, Эльвире и Хлое писал басни и сатиры, а сатиры именно классическим александрийским стихом — «Сокращенный перевод Ювеналовой сатиры о благородстве», «Послание от английского стихотворца Попа к доктору Арбутноту» и особенно блистательный, прославленный в то время (1790-1800-е годы) «Чужой толк».

Вряд ли Рылеев рассчитывал напечатать то, что он написал о временщике, — это казалось невозможным. Но дворянство, особенно военное, Аракчеева ненавидело и в разговорах между собой открыто его порицало. Рылеев читал свою сатиру в Белогорье у Михаила Григорьевича Бедраги, бородинского ветерана, без сомнения, при этом были и другие острогожские знакомые Рылеева, может быть, и братья его жены, Алексей и Иван Тевяшовы, молодые, но уже отставные офицеры. Конечно, всем им была известна сатира Милонова, но «подражание» Рылеева поразило их беспримерной смелостью:

Можно себе представить, как мастерски и как пламенно декламировал это Рылеев, как сверкали вдохновением и гневом его глаза:

Тогда же стихотворение разошлось в списках и присоединилось к сонму русских потаенных произведений, воспитывавших в читателе патриотизм и гражданскую честность. Так Рылеев, уже давно мечтавший о делах во благо России, совершил свой первый гражданский подвиг. Он сказал правду: