Виктор Афанасьев - Рылеев

У кадет мало свободного времени. Все они страстно мечтают поскорее окончить корпус и выйти в офицеры. Выпуск, как писал еще кадетом Рылеев, — это «та минута», которой кадет жаждет «не менее как и райской обители священного Эдема», а чин офицера «пленяет молодых людей до безумия». Каждый мечтает о гвардии, но в нее попадают только те, у кого есть большие связи. Часть воспитанников вообще выходит в гражданскую службу, в чиновники.

Дальний родственник Рылеева, Александр Устинов, учившийся вместе с ним, рассказывал, что Рылеев был самолюбив и пылок и что он был «в высшей степени предприимчивый сорванец». Он так привык к наказаниям, что переносил их совершенно хладнокровно. Случалось, что он принимал на себя провинности товарищей. Года за три до выпуска его чуть не исключили из корпуса, но неожиданно обнаружилось, что Рылеев наказан без вины.

А наказания в корпусе были не шуточные. Даже при просвещеннейшем Ангальте провинившихся кадет били шомполами или шпагами, а сверх того сажали в «тюрьму», как назывался корпусной карцер. Рылеев побывал там не раз. Это было несколько действительно тюремных камер в отдельном небольшом здании. В каждой — зарешеченное окошко, прибитый к стене столик и деревянный лежак без постели. Пища — хлеб и вода. С заключенного снимали мундир и надевали на него солдатскую шинель. По окончании срока в камеру являлся ротный офицер с четырьмя служителями, которые совершали последний акт перед выпуском кадета из «тюрьмы»: задавали ему беспощадную порку.

Одна из проделок Рылеева коснулась эконома Боброва и имела отчасти литературный характер. Это случилось в 1811 или 1812 году, перед Отечественной войной. Неожиданно скончался старший корпусной повар Кулаков, который отличался как поварским искусством, так и беспримерной честностью. После смерти Кулакова «просел кисель», и картофельное пюре больше не сползало с ложки «меланхолически», а лилось. Боброва это огорчало. Он даже дрался с поварами, но секрет киселя и картофельного пюре Кулаков унес с собой в могилу. Через несколько дней после похорон Бобров отправился к Клингеру с обычным утренним рапортом, как всегда вложенным в треугольную шляпу. Клингер лениво развернул сложенный вчетверо лист, ожидая увидеть Цифры, показывающие, сколько и какого продовольствия имеется в корпусе на сей день, но там было нечто странное: под крупным и торжественно звучащим заголовком «Кулакияда» теснились строки иронических стихов — небольшой шуточной поэмы в двух частях…

Нетрудно представить смятение бедного эконома, попавшего в такой просак. Он очень обиделся на своих любимых «мошенников». В тот же день Рылеев пришел к нему с повинной — он рассказал ему о том, как подменил бумагу в его шляпе, лежавшей, как и всегда перед отданием рапорта, вместе со шпагой на особой тумбе в кухне… «Осрамил, осрамил, разбойник!» — говорил Бобров со слезами на глазах. Но все же простил кадета, отпустив его с назиданием о том, что «литература — вещь дрянная и что занятия ею никого не приводят к счастью».

Озорная поэма, небольшая по объему, была шуткой, написанной не без остроумия, но довольно затрудненно в отношении стихосложения, многие строки ее корявы и выпадают из общего размера. Рылеев сам чувствовал это, во всяком случае, во второй части поэмы есть такие строки:

Вероятно, «Кулакияда» была первой пробой пера будущего поэта.

За все тринадцать кадетских лет Рылеев ни разу не покинул столицы. Его, конечно, навещала мать, которая по зимам жила в Петербурге, в доме Петра Федоровича Малютина на Васильевском острове. До 1810 года какое-то время провел в Петербурге отец, вообще живший в Киеве и управлявший там имением князя Сергея Федоровича Голицына. Около 1810 года Анастасия Матвеевна Рылеева привезла в Петербург свою приемную дочь, Анну Федоровну, и поместила ее в пансион Рейнбота — сводные брат и сестра изредка виделись. В письмах к отцу Рылеев просил денег не только для себя, но и для «любезной сестрицы».

Письма Рылеева к отцу наполнены просьбами о присылке денег на книги и другие надобности, а в ожидании выпуска — о крупной сумме для приобретения полной офицерской экипировки. «В бытность вашу в Петербурге, когда вы мне давали деньги, то я всегда употреблял на книги, которых у меня набрано 15», — пишет Рылеев в апреле 1810 года. Но с этих пор и до самой своей смерти в 1814 году Федор Андреевич ни разу не отозвался на просьбы сына и почти не отвечал на его письма. Вряд ли он делал так из жестокосердия, скорее всего он был беден и не решался признаться в этом сыну. А мать… «Уведомляю вас, — пишет Рылеев отцу в том же 1810 году, — что матушка терпит нужду в деньгах, которые она должна в ломбард, но сделайте милость, не говорите, что я вас уведомил». В 1811 году: «Любезный батюшка… сделайте милость, не позабудьте мне прислать денег также и на книги, потому что я, любезный батюшка, весьма великой охотник до книг».

В декабре 1812 года, когда остатки наполеоновской армии были прогнаны за Неман, в корпусе пронесся слух о досрочном выпуске лучших кадет в офицеры. «Слышно, что будет выпуск в мае месяце будущего 1813 года, — пишет Рылеев отцу. — Мои лета и некоторый успех в науках дают мне право требовать чин офицера артиллерии… который мне также лестен, но ничем другим, как только тем, что буду иметь я счастие приобщиться к числу защитников своего отечества». В связи с этим Рылеев просит отца прислать две тысячи рублей на «два мундира, сюртук, трое панталон, жилетки три, рейтузы, хорошенькую шинель, шарф серебряный, кивер с серебряными кишкетами, шпагу или саблю, шляпу или шишак, конфедератку, тулуп и прочее», а также пятьдесят рублей, «дабы нанять… учителя биться на саблях».

У отца не было денег. Но тут, после почти двухлетнего молчания, он решил ответить сыну, вспомнив, что и бедные офицеры без мундира не остаются. «Приятнее, — пишет он, — будет видеть тебя, вместо двух дорого стоящих, в одном и от казны даемом мундире».

Письмо Рылеева от 7 декабря 1812 года любопытно тем, что он обработал первую его половину литературно, по образцу сентименталистских романов в письмах (Ричардсона, Руссо, а также их многочисленных русских подражателей).

В ближайшие два-три года Рылеев продолжит работу в этом направлении, уже отчетливо имея в виду образец эпистолярной прозы — «Письма русского путешественника» Карамзина (в 1815 году Рылеев создаст цикл «Писем из Парижа»). В первой части письма Рылеева сквозь книжную риторику о бедности, обвитой «златыми цепями вольности и дружбы», о том, что «в свете» «несчастия занимают первое место, за ними следуют обманы, грабительства, разврат и так далее», слышатся пророческие нотки: «Иди смело, презирай все несчастья, все бедствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинною твердостью, и ты будешь героем, получишь мученический венец» — так говорит Рылееву его «сердце» наперекор «уму», заклинающему молодого человека избегать страстей и бурь жизни.