Виктор Афанасьев - Рылеев

Однако сами декабристы на следствии постоянно указывали на самобытность своих идей, на то, что не влияния извне, не революция во Франции определяли их программу. Поджио выразил мысли всех своих товарищей, сказав, что «все дело наше есть наше: имеющее отпечаток, совершенно отличительный от всех прочих, могущих входить в сравнение с нашим».

Декабристы обращались к русской истории — истоков стремления к свободе искали там. Так, всю Древнюю Русь они видели в свете республиканско-вечевой утопии. «История великого Новгорода, — сказал па следствии Пестель, — меня также утверждала в республиканском образе мыслей». Александр Бестужев пишет царю, что декабристы решились произвести переворот, основываясь «вообще на правах народных и в особенности на затерянных русских». Бестужев говорит, что нельзя отрицать «право народа во время междуцарствия избирать себе правителя или правительство».

Каховский напоминал, что еще при Алексее Михайловиче «существовали в важных государственных делах великие соборы, в которых участвовали различные сословия государства».

«Именно 1812 год, а вовсе не заграничный поход создал последующее общественное движение, которое было в своей сущности не заимствованным, не европейским, а чисто русским», — пишет Матвей Муравьев-Апостол.

Они вспоминали «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, цитировали на следствии вольнолюбивые стихи Пушкина, Рылеева…

Да, Рылеев своей поэзией также создавал декабризм — такие вещи, как «Исповедь Наливайки» и «Я ль буду в роковое время…», а также песни, созданные им вместе с Бестужевым, обостряли воинствующий гражданский дух лучших людей русского общества. Не где-нибудь в Европе, а на собраниях у Рылеева, слушая его страстные, хотя и не весьма искусные, речи, набирались молодые офицеры революционных идей, направленных против всяческой тирании. Их вдохновляли патриотические «Думы» и «Войнаровский», а вместе с ними и пример самого Рылеева: Поэт и Гражданин на их глазах слились воедино. Люди универсального образования, разных талантов — писатели, художники, историки, инженеры, экономисты, юристы, военные специалисты (часто несколько талантов соединялось в одном лице) — никак не могли быть «невеждами» в своих раздумьях о будущем России или просто последователями чужих теорий…

1 июня император подписал манифест об учреждении Верховного уголовного суда — «для суждения злоумышленников, открывшихся 14 декабря 1825 года» — и разработанные Сперанским «Статьи обряда в заседаниях Верховного уголовного суда».

Особым указом был определен состав суда — 18 членов Государственного совета, 36 — Сената, 3 — Синода (два митрополита и архиепископ), 15 высших военных и гражданских чинов. Председателем был назначен Петр Васильевич Лопухин (1753–1827), петербургский губернатор. Генерал-прокурором — министр юстиции Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский.

Весь этот представительный суд был не более как ширмой, за которой скрывалась единоличная воля самодержца, инсценировка суда. До самого момента объявления приговора члены суда не видели ни одного из 121 подсудимого — в нарушение существовавших правил их не вызывали в суд для допроса. Не вызывались и свидетели. Декабристы не знали, что их уже судят. Когда утром 12 июня им был объявлен приговор, они с изумлением спрашивали друг друга: «Как, разве нас судили?» Ответ был: «Уже осудили».

Подсудимых разделили на одиннадцать разрядов. Вне разрядов оставили пятерых.

В процессе суда декабристов вызывали в тот же Комендантский дом, где они с удивлением видели на месте бывших членов Следственной комиссии других лиц.

Рылеева вызвали в первых числах июня. Предъявили ему его собственные показания:

— Вашей ли руки эти бумаги?

— Да.

— Добровольно ли они вами подписаны?

— Да.

— Были ли вам даны очные ставки?

— Да.

— Вот подписка, заготовленная в соответствующем смысле относительно поставленных трех вопросных пунктов. Прочтите и подпишите.

— Для чего это?

— Государю угодно проверить беспристрастие действий Следственного комитета.

В начале июля Верховный уголовный суд вынес приговор — тридцать шесть декабристов осудил на смертную казнь, остальных — в Сибирь на каторгу, на поселение, в солдаты, с лишением всех прав.

Против смертной казни подал голос только Мордвинов. Сперанский же потребовал для главных заговорщиков, поставленных вне разрядов, особо мучительной казни — четвертования… Тридцать один человек был приговорен к отсечению головы (Трубецкой, Оболенский, В. Кюхельбекер, Якубович, А. Бестужев, Муравьев, Сутгоф, Николай Тургенев и другие).

9 июля царю был подан текст приговора. Над внеразрядными он еще раздумывал. Отсечение головы сразу заменил — всем — «вечной каторгой».

10 июля Николай писал матери, Марии Федоровне: «Я отстраняю от себя всякий смертный приговор, и участь этих пяти, наиболее презренных, предоставляю решению Суда; эти пятеро: Пестель, Рылеев, Каховский, Сергей Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин».

Николай вошел в свою роль и решил играть ее до конца.

12 июля он писал брату Михаилу: «Осуждены на смерть не мной (подчеркнуто Николаем. — В.А.), а по воле Верховного суда, которому я предоставил их участь, пять человек».

Дибич передал председателю суда следующее распоряжение царя: «Его величество никак не соизволяет не только на четвертование, яко казнь мучительную, но и на расстреляние, как казнь, одним воинским преступлениям свойственную, ни даже на простое отсечение головы и, словом, ни на какую казнь, с пролитием крови сопряженную». Верховный уголовный суд в окончательном приговоре постановил: «Сообразуясь с высокомонаршим милосердием, в сем самом деле явленным смягчением казней и наказаний… Верховный уголовный суд… приговорил вместо мучительной смертной казни четвертованием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михаиле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому приговором суда определенной, сих преступников за их тяжкие злодеяния повесить» — это был точный перевод на русский язык с иезуитского слов Николая о непролитии крови.

Николай вникал во все детали следствия и суда. И детали казни он тоже продумал сам. О часе казни он пишет Дибичу: «Я считаю в 4 часа утра, так чтобы от 3 до 4 часов могла закончиться обедня и их можно б было причастить» (11 июля). В специальной записке он установил порядок этой расправы: «В кронверке занять караул. Войскам быть в 3 часа. Сначала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамен. Конвойным оставаться за ними, считая по два на одного. Когда все будет на месте, то командовать «на караул» и пробить одно колено похода. Потом господам генералам, командующим эскадронами и артиллерией, прочесть приговор, после чего пробить 2-е колено похода и командовать «на плечо»; тогда профосам сорвать мундир, кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костер. Когда приговор исполнится, то ввести их тем же порядком в кронверк, тогда взвести присужденных к смерти на вал, при коих быть священнику с крестом. Тогда ударить тот же бой, как для гонения сквозь строй, докуда все не кончится, после чего зайти по отделениям направо и пройти мимо и распустить по домам».