Илья Константиновский - Караджале

Шаль также, что признание Титу Майореску и дружеское расположение других почтенных членов «Жунимя» отнюдь не изменило материального положения Караджале. Необходимость оказывать постоянную поддержку матери и сестре, к которым Караджале относился с большой неясностью, делало совершенно недостаточным его заработок в газете «Тюшул». Успех перевода драмы «Побежденный Рим» тоже не смог поправить его дела. И он вынужден был тут же предложить Национальному театру свои услуги в качестве «оптового» переводчика, сообщая, что он согласен на официальную мизерную ставку: тридцать лей за акт. Он выразил также готовность выполнять любую другую литературную работу для театра, как, например, редактирование и исправление чужих пьес.

Под словом «редактирование» и «поправки» подразумевается способ, издавна известный в театральной практике: сочинение слабого автора передается в руки умелого драматурга, который переписывает его заново и, получив за свой труд ничтожный гонорар, отправляется восвояси в то время, как автор, чье имя фигурирует на афише, рассылает своим друзьям приглашение на премьеру. Иногда, правда, речь идет о давно умершем или об иностранном авторе; доподлинно известно, что последний не будет присутствовать на премьере своего детища, которое он вряд ли бы узнал.

Словом, Караджале был далеко не первый драматург, начавший свою карьеру в театре с театральной поденщины. После «Побежденного Рима» он перевел пятиактную драму «Гетман» Пауля Деруледа, но пьеса эта была поставлена в несравненно более слабом переводе Михаила Паскали. Надо ли напоминать о том, что Паскали был известным режиссером, к тому же еще и поставщиком костюмов и декораций для переведенной им пьесы? В том же году Караджале перевел водевиль Скриба и «поправил» одну французскую пьесу «Юность Мирабо», получив за свой труд сорок пять лей.

В общем Караджале нуждался в заработке. Но заработка не было или он равнялся жалким грошам. И каждая работа требовала большого труда, потому что Караджале вкладывал в свою работу несравненно больше страсти, чем многие другие литераторы. Между делом он овладел французским языком в такой степени, что мог бы потягаться с людьми, годами проучившимися в Париже. Он не только наблюдал жизнь, но и познавал ее тяготы на собственном опыте. Он утюжил чужие труды и был готов обслужить любого заказчика. Многие из его знакомых были убеждены, что он навсегда остается ловким мастеровым, фельетонистом и автором мелких произведений. Как удалось ему выкарабкаться целым и невредимым из трясины журнализма и театральной поденщины?

Тем не менее осенью того же 1878 года среди друзей Караджале разнесся слух, что он написал пьесу. Говорили, что это комедия и что ее герои взяты из реальной жизни — автор начал наблюдать за ними уже в ранней юности, в Плоешти, и еще ближе узнал их в Бухаресте. Но когда он ее писал? Как удалось этому вечно занятому добыванием куска хлеба журналисту, театральному поденщику, к тому же еще и завсегдатаю кафе и пивных, найти время, чтобы написать свою собственную пьесу?

Ответить на этот вопрос никто не мог. Зная всю жизнь Караджале, мы можем только указать на то, что он нередко работал с яростью одержимого. Этот любитель кафе и ресторанов мог денно и нощно сидеть за письменным столом, если его увлекал какой-нибудь замысел. Он не был таким, каким казался многим из своих современников. В нем таились возможности, о которых никто тогда и не подозревал.

Итак, осенью 1878 года Караджале уже был автором оригинальной комедии. И когда Титу Майореску пригласил его поехать в Яссы на традиционный ежегодный банкет общества «Жунимя», Караджале явился на вокзал с саквояжем, в котором лежала готовая рукопись. Название новой пьесы было несколько загадочным: «Бурная ночь, или № 9». Что это может означать, никто не знал.

Вместе с Титу Майореску и Караджале в Яссы поехали и другие бухарестские члены «Жунимя»: Эминеску, Славич и еще несколько литераторов, имена которых не остались в истории румынской литературы. Майореску в своем дневнике не забыл отметить, что Эминеску, Караджале и Славич едут за его счет. Он отличался немецкой аккуратностью, этот сторонник немецкой идеалистической философии, Титу Майореску.

Согласно традиции общества «Жунимя». чтение новых произведений ее членов происходило в тесном кругу, на квартире кого-нибудь из литераторов, что придавало мероприятию интимный характер. Чтение пьесы Караджале состоялось на квартире Якоба Негруцци 12 ноября. В креслах восседали, помимо Майореску и приезжих из Бухареста, видные ясские литераторы — хозяин дома Якоб Негруцци, Петре Карп, Петре Мисир и Василе Погор, — перед этой компетентной аудиторией и состоялась первая читка комедии, совершившей переворот в румынской драматургии.

Караджале был хорошим чтецом — курсы дяди Костаке не прошли для него даром. Имея перед собой таких слушателей, как Михаил Эминеску и Титу Майореску, Караджале превзошел самого себя. Его хрипловатый голос великолепно передавал специфический язык героев, их трескучий жаргон, их смешную патетику. Слушатели согласно позднейшему свидетельству Негруцци хохотали до слез, они буквально «катались по полу со смеху». Потом, когда чтение кончилось и Караджале принялся вытирать пот со лба, его слушатели, перебивая друг друга, единодушно заговорили о том, что наконец-то в румынской драматургии появился оригинальный талант.

— Эта пьеса настоящее искусство, — сказал Титу Майореску. — Она совершенна по форме, что и определяет ее значение.

И он начал развивать свои любимые идеи о том, что в искусстве важнее всего форма, а не содержание.

Караджале слушал и думал о своем. Важнее всего для него было то, что он не ошибся. После шести лет поисков и ученичества он открыл свое призвание. Коллеги по редакциям юмористических журналов считали его газетным юмористом. Но вот литературные авторитеты из «Жунимя» признают в нем художника. Посредственные литераторы и те, кого он уже успел сделать своими врагами, говорили ему, что он самоуверенный молодой человек, к тому же еще и циник, у которого нет ничего святого и который ничего не смыслит в искусстве. А Титу Майореску, Михаил Эминеску, Якоб Негруцци утверждают, что его первая комедия открывает новую эпоху в румынской драматургии. Широкий круг знакомых и друзей, с которыми он встречался в бухарестских бодагах и пивных, не скрывали, что считают его веселым, остроумным и, в сущности, легковесным человеком. Теперь вот он доказал, что в его шутках скрыто серьезное содержание, что он не только веселый рассказчик, прирожденный актер, но и прирожденный драматург.

Слушая аплодисменты и восторженные высказывания известных писателей, собравшихся в тот холодный ноябрьский день в уютной квартире Якоба Негруцци, молодой драматург чуть не ошибся. Он уже был склонен пересмотреть старый взгляд на свою собственную судьбу. Он уже не казался самому себе невезучим человеком. Он думал, что отныне путь в литературу для него открыт. Увы! Трезвый скептический ум в этот раз изменил ему. Он забыл, что театральная публика, руководители театров и театральные рецензенты совсем не похожи на людей, собравшихся в литературном салоне «Жунимя». После громких аплодисментов молодому драматургу предстояло услышать не менее громкий свист. И даже значительно скорее, чем он мог бы предположить.