Мария Спендиарова - Спендиаров

В часы отдыха Иван Константинович любил играть на скрипке. «А… молодой Моцарт!» — радостно приветствовал он Сашу, когда тот вошел в залу. Пользуясь скрипкой, как кяманчой [25] Кяманча — народный смычковый инструмент. , художник играл татарский напев. Саша тотчас же уселся к роялю и подобрал аккомпанемент.

Второй из феодосийских благотворительных концертов состоялся в конце августа.

«К сожалению, я не помню, что именно играл Александр Афанасьевич, — рассказывала присутствовавшая тогда на концерте В. Л. Спендиарова. — олько как сейчас вижу на сцене молодого человека большого роста, с пышной, светлой, как лен, шевелюрой и в студенческом мундире с золотыми пуговицами».

К антракте Саша вышел в фойе. Взгляд его привлекла девушка удивительной красоты в светло-сиреневом кисейном платье. Вместе с дамами-патронессами, среди которых была супруга Айвазовского, она, сидя за столиком, продавала программы.

Саша подошел ближе. Темные волосы девушки были собраны узлом на затылке. У нее были ярко-черные глаза и необыкновенно тонкая талия. Анна Никитична Айвазовская представила ей Сашу. Девушка оказалась дочерью Леонида Егоровича Мазирова — племянника Айвазовского.

«Помню, он сначала ходил вокруг меня, — рассказывала Варвара Леонидовна, — то с одной стороны подойдет, то с другой… После того как Анна Никитична познакомила нас, он уже не отходил от меня весь вечер…

Я остановилась у теток, в их большом доме на Карантинной улице. На следующий день Александр Афанасьевич пришел к нам с визитом, продолжавшимся целый день, потому что целый день мы музицировали. Время прошло незаметно: он играл на скрипке, я пела, тетки нам аккомпанировали. Александр Афанасьевич заинтересовался старинными крымскими песнями и плясками, которые играла одна из моих теток. Он пошел в соседнюю комнату и стал их записывать. Затем воспроизвел записанное на скрипке, на рояле… Если не ошибаюсь, это были песни и пляски, вошедшие впоследствии в «Крымские! эскизы».

Он собирался уехать на следующий день, но остался. Я почувствовала, что он сильно увлекся мною».

Саша вернулся в Симферополь неузнаваемо оживленный. За обедом он сперва все молчал, опустив голову, но когда Наталья Карповна спросила его о здоровье Ивана Константиновича Айвазовского, он окинул присутствующих таким взглядом, будто готовился сделать признание. Мать повторила вопрос. И вдруг, захлебываясь от переполнявших его чувств он заговорил о внучке Айвазовского, о ее красоте и благородстве, голосе… Всеобщее внимание было страшно напряжено. Валя и Женя подавали друг другу таинственные знаки. Наконец, когда стало ясно, что Саша собирается жениться, он сказал торжественно, оглядев всех блестящими глазами. «И вот я решил, что на ней должен жениться… Леня!»

Все были потрясены. Каждому хотелось спросить: «А как же ты?» Но его лицо приняло такое непроницаемое выражение, что никто не решился произнести этих слов.

«Флигель мальчиков», где братья жили во время своих приездов в Симферополь, состоял из двух просторных комнат. В одной из них помещалась спальня, в другой, которую называли «библиотека», стояли черные книжные шкафы, ореховый диван, обитый коричневым плюшем, и такие же кресла. У, окна, выходящего в фруктовый сад, находился рояль.

Оставшись на зиму в Симферополе, Саша нашел здесь желанное уединение. Ничто, кроме гудения керосиновой лампы и воя ветра в трубе, не нарушало необходимой ему тишины. Мир и покой царили и в большом доме: пошумев некоторое время по поводу решения Жени выйти замуж за Брунса, Афанасий Авксентьевич уехал в Каховку.

Во флигеле было тепло — непременное условие для Сашиных успешных занятий. Подготовку к государственным экзаменам он чередовал с сочинением, инструментальных пьес, обработкой записанных в Феодосии татарских напевов и шлифовкой некоторых ранних своих произведений. Все это по окончании университета Спендиаров решил представить на суд Римского-Корсакова [26] В этот период были написаны: Прелюд, Кантабиле и Менуэт для струнного квартета; Баркарола для фортепьяно; были обработаны: «Хайтарма» для фортепьяно, «Татарская песня» для скрипки и «Фантазия на крымские мотивы» для оркестра. («Фантазия» исполнялась 27 февраля 1896 года в Москве Охотничьем клубе под названием «Песни и пляски крымских татар», а также 6 июля 1896 года в Симферополе.) .

О встрече с Варварой Леонидовной он уже больше не говорил. На память о ней сохранилось лишь письмо одной из ее теток, написанное 23 сентября, когда Варя еще была в Феодосии.

«Примите нашу искреннюю благодарность, — пи сала Джульетта Егоровна Мазирова, — за любезное письмо и ноты. Удивительно, что Вы еще юным гимназистом писали такие чудные вещи. Племянница тотчас же разучила романс и теперь поет его очень мило… Вы не можете себе представить, до чего Вы нас избаловали своим обществом и музыкой за эти три дня; первое время нам чего-то недоставало, а звуки Вашего скрипичного романса до сих пор напеваются по целым дням…»

После «тех трех дней» произошло немало перемен. Как Саша и ожидал, встретившись в Петербурге во время воскресной службы в армянской церкви, Варвара Леонидовна и Леня увлеклись друг другом и в скором времени были помолвлены.

В феврале Саша выехал в Москву. «Бесконечно рад, что Саша выдержал трудные экзамены, — писал Леня отцу 12 апреля 1896 года. — Мне сообщили из Москвы, что он страшно зубрит и никуда не выходит. Дай бог, чтобы он хорошо окончил…»

Но на последнем экзамене Саша провалился. Это было ударом не только для Афанасия Авксентьевича, но и для «будущего присяжного поверенного», мечтавшего с окончанием университета расквитаться и с юридическими науками.

Сдача государственных экзаменов откладывалась на целый год. Мог ли он связывать с нею долгожданную встречу с Римским-Корсаковым? Решение пришло неожиданно и бесповоротно. Не дав себе отдохнуть и успокоиться, ни с кем не посоветовавшись и даже не простившись, Саша в том же месяце отправился в Петербург.

В день его приезда лил дождь. Блестело все: мостовые, кузова пролеток, тротуары, зонтики. Нева и строения на ее берегах были окутаны серым туманом.

Оставив вещи у сестры Лизы, Саша в то же утро отправился к Иоаннесу Романовичу Налбандяну.

«Он явился ко мне без всякого предупреждения, — рассказывал через много лет Иоаннес Романович. — Волновался он, помню, ужасно. Он спросил меня: «Знаком ли ты с Римским-Корсаковым?» — Да как же я мог быть незнаком с ним, если я уже преподавал в то время в консерватории! — «Не можешь ли ты узнать… Умоляю, поговори с ним… Я хочу у него учиться!»