Владимир Логинов - Живой Сталин. Откровения главного телохранителя Вождя

Сталин верил отцу безгранично. Я вспоминаю сорок шестой год, когда я была еще маленькой. Тогда отца тоже временно отстранили от исполнения своих обязанностей. Это было летом, и мы всей семьей отправились на юг. Но когда подошло время отпуска Сталина, он твердо сказал: «Я без Власика никуда не поеду!» И его пришлось вызвать и возвратить на прежнюю должность. Это я очень хорошо помню…

До конца своих дней отец интересовался политикой. А когда за годдо его смерти, в шестьдесят шестом, Светлана Сталина уехала (сначала проводить тело мужа-индуса, а потом через американское посольство в Индии в США), он очень переживал, потому что она фактически родилась и выросла на его глазах…

— А скажите, Надежда Николаевна, какое в основном отношение к Светлане людей, хорошо знавших ее, подруг, близких?

— Очень негативное. А у мужчин и в Грузии особенно. И даже не потому, что она облила грязью своего отца и сменила фамилию на материнскую, хотя это, пожалуй, главное, а потому что в самой Грузии очень осуждается многомужество. А она в этом плане преуспела…

— Ну бог с ней, со Светланой. А о чем отец в последние годы своей жизни больше всего говорил?

— Как-то мы рассуждали о политике, и вдруг он неожиданно мне и говорит: «А ты знаешь, я предвижу, что у нас все закончится реставрацией капитализма!» И это шестьдесят шестой год. Я так и обомлела: «Пап, ты что? Как ты можешь так говорить?» А он и отвечает: «Попомнишь мои слова…» Так что он разбирался, что к чему…

— А кто из его друзей бывал у вас дома?

— Отец дружил со знаменитым художником-конструктивистом Стенбергом Владимиром Августовичем и оперативным работником Сироткиным Иваном Степановичем. Разговоры со Стенбергом повлияли в дальнейшем на выбор мною профессии.

В ведении отца было много вопросов, среди которых и курирование Большого театра. Это и организация праздничных концертов, и сметы на их финансирование, и утверждение списков выступающих, — все это он визировал. Он знал всех артистов Большого театра, и поэтому многие из них часто бывали у нас дома. И я многих хорошо знала. Довольно часто к нам приезжал Сергей Яковлевич Лемешев, а Иван Семенович Козловский вообще у нас дома был своим человеком. Он приезжал к нам с аккомпаниатором Абрамом Макаровым. Иван Семенович был душой общества — веселым, остроумным, обаятельным. Максим Дормидонтович Михайлов тоже близким был человеком. И Наталья Дмитриевна Шпиллер, и Елена Дмитриевна Крутикова, и Ольга Васильевна Лепешинская. А знаменитый танцор Михаил Габович даже мои данные проверял — я в детстве мечтала стать балериной. «Ну что, фигурка ничего, — заключил он тогда с улыбкой. — Если заняться, то, может, что-нибудь и получится!» Однако родители мне категорически запретили быть балериной. В музыкальную школу, правда, отдали, и я ее закончила вместе с десятилеткой одновременно по классу фортепиано. В доме у нас бывали известные военачальники: маршал Рокоссовский (после Парада Победы двадцать четвертого июня 1945 года.), генералы армии Хрулев, Мерецков, Антипенко, адмирал флота Кузнецов и светила науки: академики Бакулев, Скрябин, Виноградов, Егоров и другие. Семьями мы дружили с Поскребышевыми, и все выходные и праздники, если отец не был занят на работе, мы проводили с ними. Чаще — у них.

— У вашего отца были враги?

— Конечно. Серов, например, который был его смертельным врагом! Уже в шестидесятых годах отец рассказывал, что на его допросах Серов (а он в свое время метил на его место, но отец тогда крепко на ногах стоял) говорил ему прямо в глаза: «Я тебя уничтожу!» А Серов долго сидел… Его только дело Пеньковского подкосило. Говорили, что Пеньковский был его зятем. А это уже конец шестидесятых… А когда началась перестройка, вдруг появились книги с такой махровой ложью об отце, что у нас с мамой чуть ли не волосы дыбом встали. Возьмите, к примеру, автора «Тайного советника вождя» Успенского. Он там внешность отца так расписал, что мы просто диву давались: откуда у него такая желчная злоба? Кто ему это все наговорил?

«Власик, — распинался он, — это страшная личность, это человек, который был способен на самую высшую подлость, на неслыханные злодеяния…» Это ужас — какая махровая ложь и какие оскорбления! Вот так мертвого пинать! А потом еще публикация в «Военно-историческом журнале»… Мама не выдержала и написала в редакцию очень сильные и хлесткие письма. Подписалась: «Вдова Власик», — и отослала. Конечно, никакого ответа.

— Надо было в суд подать! Ведь их самих чуть где зацепишь— так сразу тебе ярлык: «сталинист», «фашист». А над мертвыми глумиться — это любимое занятие. Порода такая…

— Но мама это не терпела и всегда давала отпор. И я тоже Коротичу писала, этому «правозащитнику» и «демократу»…

— Ну, да черт с ними, этими коротичами, радзинскими и успенскими! Это все — патология от истории и публицистики. Расскажите, пожалуйста, о последних днях жизни отца.

— Мы же с мамой до последнего часа не знали, что у него рак. Ведь он всегда кашлял, сколько я его помню. А когда вернулся из ссылки, профессор Егоров его трижды укладывал в больницу, чтобы подлечить. И вот в последний раз, когда он там лежал, он заболел воспалением легких. И на фоне пневмонии у него снова усилилась эмфизема. Его стали колоть, но уже начался абсцесс. А ведь последние два года до смерти он даже на улицу зимой не выходил — страшно задыхался. Спазмы легких: довил ртом воздух и не мог продохнуть. За два-три месяца до смерти у него вообще пропал аппетит, он почти ничего не ел и стал очень быстро худеть. И вот восемнадцатого июня в восьмом часу утра он разбудил маму и попросил вызвать «скорую помощь». И пока она целый час к нам ехала, у него пошла горлом кровь, а потом такие коричневые сгустки — куски легких. Он упал и умер.

— А где он похоронен?

— В Донском монастыре, где крематорий. Там в стене были захоронены урны маминых родителей. И вот когда отец вернулся из ссылки, родители, предвидя свой конец, купили гранитную стелу неправильной формы, установили ее там же, на территории монастыря, и перенесли туда прах бабушки и дедушки. Цветник сделали, фотографии, надписи и еще место оставили. И когда отец умер, его прах там тоже захоронили и надпись выбили, а когда мама скончалась, я сама ее урну там захоронила. Выбрала ее самую лучшую фотографию, ведь она очень красивая была, и рядом с папиной поместила. А себе место я рядом с бабушкой оставила и племяннице наказала, как все сделать…

— А как мама умирала и что говорила?

— Вы знаете, ведь она такая поджарая, суховатая была. В восемьдесят шесть лет сама по магазинам ходила, сама себя обслуживала. И память у нее была лучше моей — никакого склероза. На улице ее сбила машина, и у нее оказалась сломана шейка бедра. В таком-то возрасте. Но она была сильной воли человеком и через полтора месяца уже ходила на костылях. Я ее привезла домой. Но неожиданно у нее нарушилось кровообращение, и ее руки и ноги стали сильно отекать. А потом какие-то галлюцинации начались. И когда ей стало совсем плохо, я перевезла ее в больницу, где она умерла у меня на руках. Придя в сознание на мгновение перед концом, она сказала всего одну фразу: «Какой кошмар…» И все.