Феликс Чуев - Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.

– Ты знаешь, перепиши мне это стихотворение, я передам его Вале Комаровой.

Здесь он думал о других. Нашли огрызок карандаша, клочок бумаги… Гагарин знал, как умирают пилоты, чем платят они за глоток высоты.

– Юра, говорят, ты был дублером Комарова? – спросил я у него.

– Я,- просто ответил он. Гагарин снова рвался в космос.

Он говорил мне об ощущении человека в невесомости, о том, что она не похожа ни на одно земное ощущение.

– Каждый мускул как будто ниточкой к чему-то подвешен. Законно!

Это его любимое словечко. Оно из нашего детства. Послевоенные мальчишки любили говорить «железно», «законно». В Гагарине осталось наше детство. Был теплый донской вечер, мы отмахивались от комаров, и на что уж я их не терплю, в тот вечер почти не замечал. Странное это ощущение- причастность к большой славе.

Вечером мы подходили к гостинице «Ростов», там уже собрался народ. Гагарину бурно аплодировали, и эта овация после проведенных вместе часов на берегу

Дона показалась мне неожиданной, словно я только сейчас вспомнил, что это – Гагарин. А люди стояли на тротуарах и на балконах – много людей.

Он пригласил к себе в номер, я читал ему два отрывка из поэмы о нем- хотелось написать что-то светлое, хоть немного на него похожее, о человеке, летчике, не книжном, не газетном. Откуда было знать тогда, что эти две главы станут началом поэмы, которая будет так скорбно называться- «Минута молчания», кто мог тогда подумать, что это его последнее лето?

Наутро был назначен вылет в Вешенскую, и Юрий Алексеевич сказал мне:

– Я сяду на левое сиденье, ты на правое, сделаем боевой разворот над Вешками, покажем невесомость, законно! – И подмигнул мне, указывая в сторону нашей делегации.

Когда наш ИЛ-14 рулил по аэродрому Базки, поэт Владимир Фирсов посмотрел в иллюминатор и сказал:

– Пионеров – тьма!

Пионеры бросились к Гагарину с букетами, и он без устали фотографировался:

– Ну, кто еще хочет со мной сниматься?

Я тоже фотографировал его с ребятишками.

Он рассказал, что на одном заседании, где он сидел рядом с членами Политбюро, в президиум передали записку: «Просим обратить внимание на поведение космонавта Гагарина. В перерыве он отказался сфотографироваться с нами».

– Спешил очень,- сказал Юрий Алексеевич.- Теперь всегда фотографируюсь.

Шолохов встречал нас в Вешенской. Все внимание переключилось на него, хотелось не пропустить ни одного слова. Не то чтобы я забыл про Гагарина, но казалось, столько раз еще с ним встретимся, поговорим.

В жаркий полдень играли с Гагариным в волейбол, гоняли на песке футбольный мяч, купались в Дону. Юрий Алексеевич прыгнул с высокого берега, ударился о подводную корягу и сильно, до крови поранил ногу. Разорвав майку, мы завязали рану. Несу его на плече, а он, улыбаясь, кричит:

– Битый небитого везет!

Вижу его веселым, как он рассказывает свой любимый анекдот – про верблюда. У одного хозяина верблюд выпил за раз пятнадцать ведер воды, у другого – шестнадцать и, стало быть, мог больше работать. «Как это тебе удается? Верблюды-то одинаковые?» – спросил первый хозяин второго. «Очень просто,- ответил второй. – Мой верблюд тоже больше пятнадцати ведер пить не желает, но, как только он допивает последнее ведро, я ему подставляю шестнадцатое, а сам в это время бью его сзади палкой изо всех сил, верблюд от боли: – В-с-сс-с! – и всасывает в себя лишнее ведро». Юрий Алексеевич очень смешно показывал, как шевелил губами несчастный верблюд.

В станицу Гагарин возвращался на «газике», меняясь за рулем с сыном Шолохова Мишей. Я фотографирую Шолохова и Гагарина в машине, Юрий Алексеевич смотрит на меня и говорит:

– А у тебя там пленки нет!

Гагарин умел знатно управлять автомобилем и, случалось, пугал гаишников. На его родине мне рассказывали, как он появился на гоночной машине, подаренной во Франции. Такого автомобиля в Гжатске еще не видели: «Уж не шпион ли какой поехал?» Смотрят: Алексеич! Остановился, предложил прокатиться. Нашелся один храбрец. Машина развила на шоссе 240 километров в час.

– А она может и без руля, – сказал Гагарин и отпустил управление. Больше желающих кататься с ним не нашлось…

Любил он ездить на охоту, и об этом мне рассказывал смоленский поэт Владимир Простаков- они вместе охотились, остались фотографии. Надо, чтоб все, кто с ним встречался, знал его, сказал свое слово о нем. Надо оставить о нем побольше памяти, ибо все мы уйдем, а он – на века, для грядущего.

Вечером в Вешенской был митинг. Выступал Гагарин. Помню его в сером костюме, белой рубашке и галстуке, с Почетным знаком ВЛКСМ на груди.

Наутро, очень рано, я должен был вылететь с Гагариным в Комсомольск-на-Амуре, но проспал. Храню командировочное удостоверение. Позже мне рассказали, что Гагарин летел на военном самолете. Вошел в самолет, разбудил экипаж. Летчики моментально вскочили на ноги и сразу же:

– Товарищ полковник, разрешите автограф!

Еще не раз я видел Гагарина. И сейчас вижу,

как он, в шинели и папахе, спускается по лестнице в ЦК ВЛКСМ. За несколько дней до гибели он был в издательстве «Молодая гвардия», спрашивал обо мне, передавал привет. «Когда мы его женим? Хочу погулять на свадьбе!»- это последние слова, долетевшие до меня.

27 марта 1968 года под Москвой было сыро и по- зимнему пасмурно. Я работал в одном из авиационных научно-исследовательских институтов. В этот день мы не летали. Сидели в узкой комнате. Входит Саша, наш техник, тихо говорит с кем-то за моей спиной. «Разбился… арин… гарин».- «Кто разбился, кто?»

Я еще спросил:

– На машине?

– Нет, на самолете.

Мне казалось, что он мог погибнуть на земле, как будто я забыл, что он оставался летчиком.

Потрясенный, я пошел в курилку, сел на подоконник, достал записную книжку. Через несколько часов была написана «Минута молчания». О тебе, живом, я не успел рассказать радостной поэмой. Слова и похожи, и не похожи на тебя, ибо слеза душит слово. Это не поэма о твоей жизни, не ода в честь твоих ста восьми минут, это – Минута Молчания. Она в честь тебя, в честь всех погибших за небо…

Дома я достал его фотографии – их оказалось двенадцать. Время идет, а все нельзя равнодушно смотреть на его лицо, нельзя спокойно слушать пленку с его голосом.

Его хоронили 30 марта. На Красную площадь не попасть. Была минута молчания, и я стоял на площади Революции, приложив руку к козырьку летной фуражки- последняя почесть нашему Юре… Высокий, огромный генерал-майор авиации в низко нахлобученной фуражке шел, глядя вниз. Михаил Васильевич Водопьянов, один из первой семерки Героев Советского Союза, шагал вдоль гостиницы «Москва», и его никто не замечал. «Я хочу, как Водопьянов, быть страны своей пилотом». Гагарин любил в детстве эти стихи. Он родился в тот год, когда Водопьянов стал Героем. А в этот день мы проводили в бессмертие 11 175-го Героя СССР.