Феликс Чуев - Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.
- Название:Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Ковчег
- Год:1998
- Город:Москва
- ISBN:5-87322-840-X
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Феликс Чуев - Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы. краткое содержание
В книгу известного русского публициста и поэта Феликса Чуева, автора нашумевших книг «Сто сорок бесед с Молотовым», «Так говорил Каганович», вошли истории о выдающихся людях нашего Отечества – И. В. Сталине, В. М. Молотове, маршалах Г. К. Жукове, К. К. Рокоссовском, А. Е. Голованове, летчиках М. М. Громове, Г. Ф. Байдукове, А. И. Покрышкине, первом космонавте Ю. А. Гагарине, «боге моторов» академике Б. С. Стечкине, писателе М. А. Шолохове и других, многих из которых автор знал лично. В книге читатель найдет немало сенсационных, ранее замалчивавшихся фактов и документов, полученных автором «из первых рук».
Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы. - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
– Ярослав Васильевич, хоть вы и большой поэт, но мы не позволим вам оскорблять писателей!
Смеляков смерил взглядом небогатырского вида администратора и изрек:
– А тебя я сейчас возьму за шкирку и выброшу в форточку!
Олег Дмитриев, сидевший за соседним столиком, потирая руки, заметил:
– Да, против двух «трудовиков» и госпремии Ар- кашка не попрет!
И действительно, Аркадий Семенович удалился, а кто-то из пожилых литераторов сказал:
– На характере Ярослава, конечно, сказались его отсидки и финский плен. – И тут же добавил: – Но и до этого он был точно таким!
На месте Аркадия Семеновича возник директор писательского дома Филиппов и, сдерживая себя, твердо выдал:
– Ярослав Васильевич, вам надлежит немедленно покинуть помещение Центрального Дома литераторов!
Смеляков ничего не ответил, встал, подошел к буфету, купил у Муси самый роскошный бисквитный торт, быстро надел его на голову невысокому директору да еще сделал смазь кремом по лицу. И сел на свое место, продолжая много выпивать и слегка закусывать.
Филиппов побежал отмываться на кухню и, отмывшись, вновь возник у смеляковского столика:
– Ярослав Васильевич, как будем поступать? Милиция или психиатричка?
Смеляков сразу сообразил что альтернативы не будет и, поскольку хорошо знал, что в милиции бьют, мрачно ответил:
– Психиатричка.
Приехали санитары, забрали. В больнице он пробыл две недели и написал прекрасный цикл стихотворений…
Такие вот воспоминания у меня о Смелякове. А иное не запомнилось. Есть еще несколько стихотворений. Ими и закончу
ПЛАСТИНКА
Пластинка тонкая измялась,
я осторожно распрямлю ее
затертую усталость –
я этот голос так люблю.
Пусть под иголкой чуткой снова
спираль совьет осенний день,
на тротуаре Кишинева
сутуло-кепочную тень.
Паркет студенческого клуба,
ломтями солнце на полу,
лучи, дробясь, щекочут губы,
и в полном зале я в углу.
Читал стихи поэт суровый,
угрюмо, без игры читал.
Во мне ж мое кипело слово,
как будто плавился металл.
Меня как будто бы не стало,
слова упали, леденя,
когда в тиши большого зала
внезапно вызвали меня.
Иду в застиранной тужурке
на сцену, в сбитых башмаках..
Как гордо, трепетно и жутко
стоять всего в пяти шагах
От настоящего поэта –
впервые вижу, рядом, вот.
Он говорит: – Читай всем это! –
и мне мои стихи дает.
И я читаю, забывая
себя, его и целый зал,
а он встает, перебивая:
– Я тоже так бы написал!
Я в общежитие вбегаю,
в ботинках прямо на кровать,
лежу, сияю… Жизнь какая
меня крутнет, откуда знать?
Но этот голос из железа
как бы во мне меня открыл,
он словно душу мне надрезал
и слово кровью окропил.
Тот грубый голос не остынет,
и я внимаю в тишине:
«Должны быть все-таки святыни
в любой значительной стране».
***
Что-то тяжело без Смелякова,
пусто в поэтическом дому,
хочется, чтоб рявкнул он сурово,
даже и не знаю почему.
Хочется со строчками на совесть
подойти к нему и почитать,
чтобы он, придав словам весомость,
называл на «вы» меня опять.
…Редко видел. Не точил с ним лясы.
Сдерживал и трепетность, и пыл.
Почему-то я его боялся,
почему-то он меня любил.
Вот сидит он рядышком с Твардовским
у большого зала на виду,
вот идет, сутулясь, по подмосткам,
и к нему сейчас я подойду.
ВИСКИ ПАМЯТИ СОЛОУХИНА
Не позвонит Володя Солоухин. Никогда не позвонит. Его отпели в храме Христа Спасителя, и патриарх сказал речь. Умер Владимир Алексеевич в 1997-м, 4 апреля, как раз в день моего рождения.
А ведь совсем незадолго позвонил, привычно окая:
– Володя Солоухин это.
Я собирался прийти к нему с бутылкой шотландского виски, потому что ему нравились слова из песни Вертинского:
Как хорошо с приятелем вдвоем
Сидеть и пить простой шотландский виски…
«Простой шотландский виски»,- повторял он, со смехом выделяя «простой».
Как-то он пригласил меня на дачу в Переделкино и говорит:
– Я недавно был в Пориже и прикупил там одну коссетку, Вертинский, «Песня о Сталине». Думаю, кому подарить? Конечно, Феликсу!
Мы тут же прокрутили «коссетку»:
Чуть седой, как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь,
Сколько стоил ему Сталинград!
Удивительная песня. Тем более Вертинский, в эмиграции. У нас в стране-то понятно. В сороковые годы у каждого советского певца была «своя» песня о Сталине. Максим Дормидонтович Михайлов паровозным басом гудел:
И смотрит с улыбкою Сталин,
Советский простой человек.
Великий Лемешев выводил бархатным тенором:
Богатырь народ-герой советский
Славит Сталина-отца.
Без голоса, но с чувством пел Утесов:
Так пять моряков умирали
На крымской горящей земле,
Но клятву матросскую Сталин
Услышал в далеком Кремле.
Бодро звенели голоса Бунчикова и Нечаева:
Сталинской улыбкою согрета,
Радуется наша детвора.
А кто-то из знаменитых, «народных» певиц щемящим откровением французской матери едва не доводил слушателей до слез:
И хоть вы не верите в бога,
Но все же я вам признаюсь:
В своей комнатушке убогой
За ваше здоровье молюсь.
Так было. Но Вертинский, его-то кто «за хвост тянул»? А он, грассируя, выводил:
Как высоко вознес он державу.
Вождь советских народов – друзей,
И какую всемирную славу
Создал он для Отчизны своей!
…Тот же взгляд. Те же речи простые.
Так же скупы и мудры слова.
Над военною картой России
Поседела его голова.
На даче Солоухина на стене – портреты последнего царя и царицы, фотография царской семьи. Мы не сходились во взглядах, скажем так, не во всем сходились, но это не мешало нам дружески общаться. Видимо, сказывалось то, что наши взгляды давно устоялись и состоялись, и каждый с уважением знал об этом.
– Что ж ты с Николашкой Кровавым носишь кольцо?- спросил у него один из писателей в Доме литераторов, указывая на перстень, сделанный из царской золотой монеты с изображением самодержца.
– Для кого Николашка, а для кого государь-император Николай Александрович,- поправил вопрошающего Солоухин. – И не такой уж он был кровавый, если разобраться. У Феликса тезка куда покровавее был, – подразумевал он, конечно, Феликса Дзержинского.
Надо сказать, в ту пору так называемого застоя ему доставалось за убеждения, как, впрочем, и мне за свои. В 1972 году и его, и меня вызвали на заседание партийного бюро. Предлог сформулировал председательствующий Сергей Васильевич Смирнов: «партизанская уплата членских взносов». Дело было в том, что мы платили взносы не лучше и не хуже других поэтов: гонорары непостоянны и непредсказуемы по времени. А главная причина нашего «промывания» заключалась, конечно, в его монархизме и моем сталинизме. «Неспроста нас с тобой вдвоем вызвали»,- сказал я Солоухину. «Ох, неспроста, неспроста»,- согласился он. Мы поехали после бюро к нему на московскую квартиру, и он упоенно читал опубликованные за рубежом стихи Цветаевой:
Читать дальшеИнтервал:
Закладка:
