Александр Морозов - Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765

Успехи Академии наук не мешали академическим иностранцам сохранить черты кастовости, которые заметно усилились по мере оскудения Академии при ближайших преемниках Петра. С отъездом Петра II в Москву вслед за двором потянулись и знатные семейства. Академическая гимназия запустела. Дела Академии пошатнулись. Президент Академии Блюментрост тоже отбыл в Москву, возложив заведывание академическими делами на Шумахера. Продолжая именоваться библиотекарем, изворотливый Шумахер на деле стал руководителем Академии. Даже своим окладом он заметно выделялся среди профессоров и академиков. [133] По генеральному штату на 1731 год «библиотекарь Шумахер» полужалованья 1200 рублей и год, Бернулли — 1200, Гмелин, Леонард Эйлер, Крафт и Миллер — по 400 рублей в год.

Шумахер стал выживать неугодных ему академиков, совершенно не считаясь с их учеными заслугами или пользой для развития науки в России. Но когда математик Герман и физик Бильфингер, не ужившиеся с Шумахером, покинули Петербург, он стал усердно хлопотать о выдаче им «пенсиона» по двести талеров в год каждому, «чтобы поошрить их доставлению сюда статей, а также для удержания от порицания Академии». Царица Анна Иоанновна, посетившая Академию в 1732 году, громко смеялась над ломаным русским языком Шумахера, когда он давал объяснения предметам, собранным в Кунсткамере. Но даже ее поразило, что при этом посещении не были созваны академики. Анна Иоанновна иногда проявляла любознательность. Академик Крафт показывал для развлечения двора бесхитростные физические опыты то с «Чирнгаузеновским [134] Эренфрид Чирнгаузен (1651–1708) — глубокий и разносторонний немецкий физик, прославившийся своими работами по оптике. Им изготовлялись гигантские зажигательные стекла и зеркала, с помощью которых плавили металлы, покрывали глазурью кирпичи и пр. По своим философским воззрениям он был картезианец. Ломоносов впоследствии с большим уважением отзывался о Чирнгаузене. зажигательным стеклом», то с «антлиею пневматическою», т. е. показывал действие воздушного насоса.

В марте 1735 года Николай Делиль был вытребован ко двору, где показывал царице «разные астрономические обсервации». Анна Иоанновна смотрела через астрономическую «невтонианскую» трубу на Сатурн и наблюдала его кольца. Интерес ее к небесным явлениям имел свои резоны. После того как некий курдяндский доктор Бухнер предсказал ей «по звездам», что она вступит на русский престол, Анна Иоанновна не на шутку уверовала в астрологию и нередко обращалась в Академию за астрологическими предсказаниями.

«Сие дело, — с иронией сообщает Якоб Штелин, [135] Якоб Штелин (1709–1785) — академик по кафедре поэзии и красноречия, специализировавшийся на составлении аллегорических картин, транспарантов, фейерверков для придворных празднеств и т. д. Он сочинял официальные поздравительные стихи, заведывал Монетным двором, составлял рисунки медалей, надзирал за академическими граверами, вообще ведал различными художествами, что входило в задачу тогдашней Академии. Оставил рукопись: «Черты и анекдоты для биографии Ломоносова». — всегда касалось до тогдашнего профессора математики и экспериментальной физики господина Крафта, который по такому случаю на придворный вкус больше прилежал астрологии». Когда царица запрашивала о перемене погоды, он умудрялся отвечать так, что «ответы его всегда в означенный день исполнялись для подкрепления императорской благосклонности в Академии».

Анна Иоанновна всю свою жизнь оставалась темной и невежественной женщиной, однако не лишенной хитрости и даже коварства. Огромного роста, грузная и тучная, с тяжелой походкой, рябым, топорным лицом, она ходила по дворцу в грубой красной кофте и черной юбке, любила охоту, особенно на птиц, и метко стреляла из ружья и лука. При дворе держали большой птичник. Да и в самом дворце всюду стояли и висели клетки с чижами, скворцами, снегирями, канарейками, попугаями. Всё это свистело, щелкало, щебетало и стрекотало, потешая малоподвижную царицу.

По ее приказу повсюду выискивали и свозили в Петербург придурковатых и болтливых людей. Анна бывала к ним милостива. Когда в 1738 году одна из привезенных к ней гостий, оробев от грозного вида царицы, не смогла ничего рассказать ей на ночь, Анна все же отпустила ее с миром, сказав на прощанье: «Погляди, Филатьевна, моих птиц-то». Простая женщина обомлела при виде страуса, которого показали ей: «с большую лошадь, копыты коровьи, коленки лошадиные». Рассмотрев диковинное существо, Филатьевна осмелела и спросила, как его зовут. Сопровождавший ее лакей не знал и побежал спросить царицу, а вернувшись, сообщил: «изволила государыня сказать, эту птицу зовут строкофамил, она де яйца те несет, что в церквах по паникадилам привешивали». Удостоенная таких милостей, Филатьевна отбыла восвояси. При дворе состоял огромный штат «сидельщиц» и приживалок, «арапок», «калмычек», монашенок, карликов и уродов, вступавших между собой в споры и драки из-за мелких подачек царицы, которую очень потешало, когда при ней отчаянно ругались или пускали в ход ногти и зубы. Среди этих лизоблюдов подвизались князья Голицын, Волконский, Апраксин… Когда Анна Иоанновна слушала обедню в придворной церкви, сиятельные шуты сидели на лукошках в той комнате, через которую должна была проследовать царица, и громко кудахтали, изображая наседок.

Времена бироновщины были неблагоприятны для развития русской культуры, хотя, разумеется, не могли остановить ее неудержимый рост. Страна наводнялась иностранцами. По словам историка Шлёцера, приехавшего в Петербург в царствование Екатерины II искать счастья, в Германии долгое время после бироновщины прочно держалось убеждение, что нигде, кроме России, «нельзя так скоро составить фортуну». «У многих торчал в голове пример выехавшего из Иены студента теологии Остермана, который был потом государственным канцлером».

Иностранцы, нахлынувшие в Россию, представляли собой пеструю смесь людей различных национальностей, различных профессий и общественного положения, движимых разнообразными, нередко противоположными интересами и стремлениями. Среди них были и несомненно полезные люди, нашедшие в России свою вторую родину. Особенно это относилось к тем из них, которые прибыли в Россию по приглашению Петра Великого. Петр смотрел на приглашение иноземцев, обладающих специальными познаниями, как на одно из средств для ускорения развития страны, одновременно принимая самые решительные меры для подготовки отечественных специалистов.

Большинство иностранцев, прибывавших в Россию, оседало прежде всего в Петербурге, где на улицах постоянно слышалась разноязычная речь и одна за другой строились церкви различных вероисповеданий. В то же время русское поместное дворянство, привыкшее обходиться продуктами собственного хозяйства, неохотно селилось в невской столице, а поселившись, разорялось от непомерной дороговизны. Все это облегчало иностранцам возможность захватывать командные должности в правительственных учреждениях и в армии. Уже в 1730 году, перед воцарением Анны Иоанновны, одна пятая общего числа высших сановников государства, почти треть генералитета и более двух третей начальствующего состава флота состояли из иноземцев.