Коллектив авторов - Заметки о Ленине. Сборник

Предположим, что перед оратором тысячная толпа. Оратор призывает ее к немедленным активным действиям следующими словами:

— Экспроприируйте экспроприаторов!

Предположим далее, что вся толпа, до единого человека, точно понимает значение этих слов.

Слово «экспроприатор», «экспроприировать» — слова с узким объемом лексического единства; они однозначны [49] В русское языковое сознание не вошло или вошло в минимальной степени значение слова «экспроприатор», в котором его употребляло царское законодательство («экспроприация в казну»); обращу, кстати внимание, что слово экспроприация было в ходу в революцию 1905 г., в значении, близком к тому, о котором я говорю. Слово это — в этом специальном значении имело и сокращенную форму: экс. Зато слово «экспроприатор» в этом ряду имеет значение не только не сходное со значением в приведенной фразе, но и прямо ему противоположное, что, конечно, может до известной степени лишить фразу «однозначности», точности. , в этом смысле они должны были быть конкретными. И все же эти-то слова как раз и окажутся не конкретными в плане языка, а потому и не динамичными, не повелительными.

Основной признак, который усложняет значение слова, делает его неадэкватным вещи, — связывает слово крепкой ассоциативной связью с многими значениями, ведет его множеством ассоциативных нитей сразу ко многим опорным пунктам лексического единства — по лексическому плану, — делает самое слово вещью быта.

Слово-термин, пусть оно даже и понятно для всех, пусть оно однозначно и в этом смысле точно, — при узком объеме лексического единства — лишено этих ассоциативных нитей; поэтому оно хрупко держится в сознании, оно отъединено, — и к быту не апеллирует, не ведет. Вся толпа может понимать лозунг, — и вместе с тем ничего не сделать.

Кроме того: в приведенном лозунге сильная лексическая окраска, здесь дана установка на «науку», на «книгу», на «газету», наконец, на «иностранное», — и эта лексическая окраска также отрывает слова от быта, от условий настоящего времени и места, выводит их из конкретного ряда и делает их отвлеченными; этот рычаг переводит весь призыв в самую неподходящую лексическую среду. Все это лишает его силы, динамики.

Предположим, что оратор говорит взамен этой фразы такую:

— Грабьте награбленное (грабителей).

Основной признак «грабить» ведет к нескольким значениям: сгребать что в одну кучу, отнимать силою, хватать руками («сграбь руками»).

Перед нами не слово-термин; в нем не дана точно подчеркнутая социальная сторона значения, как это имеет место в специальном слове «экспроприация», — и все же эти слова динамичнее, повелительнее, активнее. Лексический объем шире; основной признак связывает значение, в котором употреблено слово (отымать силой) с другими, оказывающимися более конкретными (хватать руками), — основной признак укореняет слово ассоциативными связями; лексическая окраска — быт, и быт массовый. В результате повелительность словаря, его динамичность [50] Нужно, конечно, отметить и другие факторы, обеспечивающие большую динамичность русской фразы: 1) в фонетическом отношении она более выразительна: грабьте — короткое двухсложное слово, начинающееся с крайне выразительного комплекса ГР; на границе слогов — два взрывных: ПТ; между тем в слове «экспроприируйте» — 3 предударных и 2 заударных сильно ослабляют, 2) суффикс — УИТЕ(ОВАТЬ) — суффикс несовершенного вида, что во временном отношении дает значению окраску двигательности. Все ж таки важной причиной (если не главной) — большей выразительности и динамичности русской фразы является их разница в основном признаке и лексической окраске. .

Другое сильное средство уточнения, собственно, унификации обозначения единичной вещи — это называние, производимое таким образом, что основной признак слова, его лексическое единство, точно ограничено данным конкретным вещным применением. Такова точность сокращенных названий: совнархоз, совнарком, госиздат. В этом смысле сокращенные названия обладают большой конкретизирующей вещь силой. Так, слово госиздат, — мужского рода, — несомненно выдвинуто из ряда «издательство»; поэтому «госиздатель» (nomen agentis) — возможно только как пародия, соотношение между «издательство» и «издатель» прервано. Госиздат — совершенно точное обозначение данного единичного по характеру учреждения. В таких случаях перед нами средство унификации слова, подведения его под данную вещь. Но это средство оказывается применимым только тогда, когда называют вещь единичную; если мы назовем сокращенно не единичную, не однорядную вещь, а вещь многих рядов, — сокращение будет конкретно не больше и не меньше, чем обычное слово. Так случилось со словом «нэп». Вначале было слово «нэпо», обозначавшее «новая экономическая политика»; затем слово изменилось в «нэп», т. е. приобрело формальную принадлежность (мужской род) [51] Слово «нэпо» ощущалось как иностранное, несклоняемое, ср. «депо». . Теперь мы читаем: «духовный нэп», «борьба с нэпом», «нэпман», «нэпач» и т. д. Мы, разумеется, не подставляем в сокращение — слов «новая экономическая политика», мы о политике даже и не мыслим, — слово нэп, обозначавшее политику, было сразу же перенесено в соседний ряд — на конкретные результаты политики, на конкретные явления, явления же эти многосторонни, а не единичны.

Таково изменение значения слова нэп. (Кроме того оно обросло специфическим эмоциональным «ореолом»). Если мы присмотримся теперь ко всем оттенкам значения слова «нэп», во втором измененном значении, — мы увидим, что у него широкий лексический объем, что слово нэп — в этом смысле не более и не менее конкретно, нежели любое несокращенное слово языка: оно уже конкретно в языковом смысле, оно уже неточно, т. е. неадэкватно вещи.

Слово неадэкватно вещи не только потому, что значение эволюционирует, но и потому, что вещь эволюционирует, а слово за нею «не поспевает». Так, — в названиях процессов «революция», напр., слово употребляющееся о всех фазисах революции и вместе с тем прикрепленное к одному или нескольким из них.

Кроме того, слово может объединить вещи по признаку, который в данном случае, в конкретном применении — нехарактерен для вещей, а между тем значимость слова может гипнотизировать, объединяя в одно вещи конкретно разные, необъединимые.

Каждая речевая конструкция имеет свои внутренние законы, которые определяются ее назначением; слово, в зависимости от того, какая задача на него возлагается, бывает выдвинуто то одной, то другой стороной.

Ораторская речь, имеющая цель — убедить — подчеркивает в слове его влияющую, эмоциональную сторону. Здесь играет свою роль момент произнесения; огромное значение интонации; слова могут быть вышибленными из их значения той или иной интонацией [52] Ср. легенду о Петре Амьенском, иноязычную речь, которого слушающие не поняли, и все же пошли за ним. Значение интонации сказывается в тех случаях, когда слова, не имеющие бранного смысла, произносятся с угрожающей, бранной интонацией, — и наоборот, когда бранные слова произносятся с ласкательной интонацией. Слова — здесь просто «речевой материал», вне значения, восполняющий «значащий» интонационный ряд. . Здесь важно общее значение фразы помимо отдельных слов; это общее значение может, наконец, так деформировать значение отдельных слов, что даст одну видимость «значения», — и все-таки может влиять на слушателей и читателей, потому что останется чисто словесный, отъединенный от вещей план (а мы видели, как это много, — хотя бы на элементе лексической окраски). Фраза может стать сгустком, который ценен сам по себе, — своей «словесной» и эмоциональной силой.