Юрий Клименченко - Корабль идет дальше

Мариус Леопольдович Брансбург отличался от всех других. Держался он с достоинством, не ломал шапку перед солдатами и унтерами, следил за своей внешностью, каждый день брился, и чувствовалось, что вся группа относится к нему с уважением, считает старшим. С ним советовались и ничего не предпринимали без его одобрения. В Варшаве Брансбург владел пуговичной фабрикой и, вероятно, был самым богатым среди прибывших. В свое время он окончил Московский университет, получил юридическое образование, работал в каком-то советском учреждении, поехал к родственникам в Польшу, нашел там богатую невесту и обратно не вернулся. Каковы были его подлинные убеждения, мы не знали, но сейчас он был ярым защитником всего советского и надеялся только на победу Красной Армии. На что же ему было еще надеяться?

Собеседником Мариус Леопольдович был интереснейшим. Он много знал, путешествовал, встречался с разными людьми, хорошо знал старую Москву, и его рассказы на плацу или в камерах всегда собирали много слушателей. Но о чем бы ни говорил Брансбург, всегда в его глазах я видел какую-то затаенную мысль. Говорит об одном, а думает совсем о другом. Я спросил его об этом, когда мы гуляли по двору. Он посмотрел на меня, невесело улыбнулся и ответил:

— Вы наблюдательный человек. Меня не оставляет одна мысль: я убежден, что никогда не увижу свою жену и сына…

Впоследствии мы узнали, что предчувствие его не обмануло. Его семья и семьи всех других людей из этой группы были зверски замучены в гетто или в знаменитой Треблинке.

Полякас — полная противоположность Брансбургу. Маленький человек в обдрипанном, неопрятном костюме, вечно заросший щетиной, угодливый и приниженный даже перед моряками. Полуграмотный религиозный еврей-ортодокс. Все надежды только на бога. В прошлом хозяин крошечной лавки готовой одежды в Лодзи. Его привезли в Вюльцбург вместе с сыном Яшей. Молодой человек производил впечатление недоразвитого. Зато отец, невзирая на полное отсутствие образования, был человеком умным и честным. В этом мы убедились несколько позже.

— Почему же ты, Полякас, не вернулся обратно в Советский Союз? Жил бедно, подвергался гонениям пилсудчиков. Почему? — спрашивали его моряки.

Полякас хитро улыбался:

— Ну, уж не такой я был бедный. Кое-что и у меня было. Кое-что… Может быть, побольше, чем у нашего Брансбурга… «Я не могу жить в стране, где отсутствует частная собственность. Мне все время надо делать бизнес. Что-то торговать. Без этого нет жизни. Яшка не такой. Дурак. На уме только галстучки, костюмчики, танцы…

Полякас не соврал. Ему все время надо было делать бизнес. В любых условиях. Через месяц весь лагерь был у него в руках. Полякас открыл «обменную контору». Менял сигареты на хлеб, хлеб на картошку, картошку на одежду, на обувь и обувь опять на сигареты. Он установил своеобразную таксу. Мерилом являлись хлеб и курево. Полякас никогда не брал процентов, в делах был честен, не обманывал и, что было самым важным, давал в долг. Иногда так хотелось курить, что за сигарету человек готов был отдать все. Тогда он шел к Полякасу:

— Слушай, дай сигаретку. Отдам.

Полякас из жестяной банки доставал сигарету и протягивал курильщику.

— На. Отдашь, когда сможешь. Только обязательно.

И ему отдавали всегда. С чего он начал свое «дело», непонятно. Вероятно, с нескольких сигарет, случайно оказавшихся у него в кармане. Оба Полякаса не курили. Мы не одобряли такой коммерции, считали, что она лишает моряков и без того скудной пищи, и к Полякасу обращались редко. Но среди поляков она пользовалась большой популярностью и хозяину «конторы» приносила несомненный доход.

Вот такие люди прибыли к нам в лагерь. Мы относились к ним неплохо, но с большой осторожностью и, конечно, в свои лагерные дела не посвящали. Кто они, эти люди? Сейчас все превозносят Советский Союз, все самые горячие патриоты, а что было до этого, когда они жили в панской Польше?

В лагере непонятная суетня. Унтера носятся по камерам и орут истошными голосами:

— Заубер махен! Заубер махен! [18] Прибирать! (Нем.) Одеяла на двор, проветривать!

Гетц уже успел дать несколько подзатыльников. Балаш схватил швабру, показывает, как надо убирать камеру. Вейфель стоит, скрестив руки на груди, наблюдает, подгоняет, торопит. Совершенно очевидно — комендант ждет гостей. Но кого? Вечером наше любопытство удовлетворено. Эту потрясающую новость приносит Игорь Маракасов:

— Завтра в Вюльцбург приедет шведский консул. Вот это здорово! Значит, все-таки подействовали протесты капитанов, не смогли немцы от них отмахнуться. Экстренно собирается партийная группа. Надо использовать прибытие консула, рассказать и показать ему все. В камерах получают задание:

— Показать шведскому консулу, во что гитлеровцы превратили моряков за семь месяцев войны. Когда он будет обходить камеры, снять рубашки. Пусть посмотрит на истощенные тела.

На следующий день во время обеда по камерам разнеслось:

— Идут!

А какой дали обед сегодня! Картофельный суп, кусок кровяной колбасы, пять картофелин, сладкий кофе. Мистификаторы!

Лихорадочно стягиваем с себя рубахи, выстраиваемся в шеренгу и молча ждем. Только бы консул не миновал нас, зашел… Ведь одиннадцатая камера самая последняя в коридоре, в тупике. Нет, кажется, приближаются. Вот они в десятой камере. Слышно, как щелкает каблуками Вейфель, что-то громко докладывает. Ну, следующая очередь наша… Чувствуется, как волнуются люди. У всех большие надежды на это посещение. А вдруг переправят в Швецию, а там к своим…

Открывается дверь. В камеру входят комендант, фон Ибах, Зиппель, унтера. Среди них человек средних лет в штатском костюме и фетровой шляпе.

— Ахтунг! — командует Вейфель, щелкает каблуками и докладывает: — Тридцать два человека в одиннадцатой комнате, все на месте!

Комендант почтительно склоняется к человеку в штатском, что-то тихо ему объясняет. Наступает тишина. Так тихо, что можно услышать полет мухи. Поеживаются раздетые моряки. Холодно в камере. Красноречивая картина, не требующая никаких объяснений… Но бесстрастны серые глаза консула. Он обводит камеру безразличным взглядом и делает шаг к двери. Тогда вперед выступает наш переводчик из моряков. На ломаном немецком языке он говорит:

— Господин консул, мы голодаем, посмотрите на людей, нас бьют, держат в холоде, моряки умирают в ревире. Нам запрещено писать родным, получать посылки. Мы обращаемся к вам, — помогите! Сообщите о нас нашему правительству…

Комендант багровеет от гнева. Как только посмели! Из-за его спины Вейфель показывает кулак. Фон Ибах опускает глаза в пол. Переминаются с ноги на ногу унтера. В каждой камере одно и то же! Полный конфуз. Спокоен только шведский консул. Он наклоняет голову и что-то записывает в блокнот.