Юрий Клименченко - Корабль идет дальше

— Слушай, Юр, спроси этого фрица, куда нас ведут, — сказал я Стасову. — Скоро ли привал? Пить хочу, умираю…

Стасов хорошо владел немецким языком. Он переменил место, пошел ближе к краю и, поравнявшись с солдатом, который всю дорогу чертыхался и с ненавистью поглядывал на моряков, спросил:

— Куда нас ведут?

— Не знаешь? — Солдат с удивлением поглядел на Юру. — На Дунай. Спросишь зачем? Могу и это сказать. Теперь уж все равно скоро сам узнаешь. Пиф-паф, и в реку. Понял? — Солдат захохотал.

— Зачем же в реку? — У Стасова дрогнул голос.

— А вот зачем. Есть приказ фюрера: «Все колонны военнопленных, передвигающиеся по дорогам, уничтожать, чтобы не мешали отступлению немецких войск». Ну, а чтобы не разлагались, не заражали воздух, — в воду. Пусть плывут к своим… — Солдат говорил злобно, с удовольствием. Наверное, ему уже было наплевать на то, что разглашает тайну.

Стасов снова занял свое место и пошел рядом со мной.

— Слышал?

— Слышал, только плохо понял.

Юра передал мне содержание разговора.

— Я думаю, надо передать это Михаилу Ивановичу, он где-то идет впереди…

Когда сообщение Стасова дошло до Богданова, он об этом уже знал. Только что Дреер передал ему содержание приказа Гитлера.

— Надо всеми силами стараться замедлить марш колонны. Может быть, в этом спасение людей. Комендант впереди с военнопленными. Заявите ему, что люди не могут идти быстро. У вас у самого болит нога. Вы ведете колонну, идите медленнее. Как можно медленнее, — тихо сказал лейтенант Богданову, которого подозвал к себе якобы для решения вопроса о привале.

Через несколько минут мы почувствовали, как марш замедлился.

Начало смеркаться. А мы все шли… Наконец по обочинам дороги замелькали сады, дома. Нас подвели к зданию школы. Она была пуста. На полу валялась солома. Мы были так утомлены, что как только подали команду: «Отдыхать!» — все повалились прямо на пол. Только Михаил Иванович примостился у окна и в свете угасающей зари принялся писать. Он писал свой последний протест коменданту лагеря. Писал от имени всех капитанов. Вот текст этого документа, сохранившегося до наших дней:

«Коменданту ИЛАГ- 13. 22 апреля 1945 года.

Руперсбуш.

Господин комендант, в связи с принятием вами решения об эвакуации лагеря советских интернированных мы, капитаны советских судов, не касаясь принципиальной стороны вопроса эвакуации, так как это ваше право, считаем своим долгом заявить протест против способа эвакуации, которая, как нам объявлено, будет произведена маршевым порядком.

Ничего более губительного и опасного для существования интернированных мы себе не представляем. Истощение интернированных, особенно той группы, которая была безвыходно заключена в лагере в продолжении трех с половиною лет, настолько велико, что окончательный упадок сил после первых же километров пути, массовая заболеваемость и, как следствие, смертность интернированных неизбежны.

Отсутствие обуви, преклонный возраст и подорванное здоровье большинства безусловно будет способствовать этому. А если прибавить еще серьезную опасность при передвижении по дорогам Германии в настоящее время, то становится ясным, что истребление, по существу, единственной в Германии группы советских интернированных — предрешено.

Как бы вы нас ни рассматривали в данный момент, после войны, независимо от того, как она кончится, перед немецким правительством так же, как и перед всем миром, вопрос о нас будет стоять, как об интернированных, с соответствующей ответственностью за их уничтожение.

Мы, капитаны советских судов, неся на себе ответственность перед правительством Советского Союза за сохранность жизни вверенных нам команд при любых обстоятельствах, заявляем вам наш протест.

Капитан п/х «Днестр» Богданов».

Совсем стемнело. Последние строчки Михаил Иванович дописал с трудом. Не было времени отшлифовать стилистику. «Коряво получилось. Ну, ничего. Смысл ясен. Надо, чтобы бумага попала к фон Гувальду, пока не тронулись дальше. Попрошу Вейфеля передать сейчас же. Он теперь сделался более покладистым».

Утром выяснилось, что бежал матрос Михаил Малыханов. Его не стали искать, но когда на следующем привале интернированные не так быстро, как этого хотелось коменданту, разобрали свои вещи и построились, был дан залп из автомата. Наповал был убит выходец из Чехословакии Ковган и ранен студент морского техникума Заглядимов. К счастью, появившийся фон Ибах приостановил расстрел. Он что-то резко сказал коменданту, показав пальцем на лоб. Эта расправа произвела на всех удручающее впечатление. Подыхающий зверь еще показывал зубы.

Колонна тронулась в путь. А гитлеровцы в беспорядке отступали. То и дело встречались бегущие солдаты в расстегнутых кителях, без головных уборов, многие из них были пьяны. На вопрос Вейфеля: «Где американцы? Куда драпаешь, свинья?» — один солдат махнул рукой, вытащил фляжку со спиртом, приложился к ней, заорал: «Алее капут! Хайль Гитлер!» — и побежал дальше.

На дороге валялись поломанные винтовки, автоматы. В одной из канав сидело несколько мальчиков, одетых в солдатскую форму. Они с ужасом глядели на нас и дрожащими руками старались зарядить винтовки: боялись, не сделаем ли мы им чего-нибудь худого. Это были солдаты последнего гитлеровского призыва. Вейфель поглядел на них и в сердцах сплюнул: с такими Германию не отстоишь. Но кое-где части СС пытались организовать сопротивление наступающим американцам. Натягивали телефонные провода, по обочинам дороги тянулись бикфордовы шнуры. При малейшей возможности моряки рвали эти провода и шнуры, делали все, чтобы навредить фашистам. Если уж умирать, так чтобы вспомнили недобрым словом…

Пока колонна интернированных медленно двигалась к Дунаю, в Вюльцбурге происходили трагические события. Больные не спали. Тревожно тянулась ночь. Иногда мимо замка проносились автомашины, наполненные орущими песни пьяными солдатами. Но в лагерь никто не заехал. Днем моряки вместе с больными офицерами и генералами вышли на плац, на прогулку. Вскоре на двор комендатуры привели несколько десятков ост-арбайтеров — советских людей, пригнанных из оккупированных районов Советского Союза. Их пинками и криками загоняли в подвал. Командовал молодой эсэсовский офицер. Увидя на плацу генерала Сотенского, у которого была перевязана голова, офицер подозвал его. Они обменялись несколькими фразами — Сотенский знал немецкий язык. Генерал кивнул головой и подошел к Долженко:

— Попрошу вас, скажите вашим ребятам, чтобы помогли выйти на двор генералу Шевчуку… Он в камере и очень слаб. Этот офицер сказал, что меня и его сейчас посадят в машины и увезут в хороший госпиталь. Когда опомнились! А потом приедут за всеми оставшимися.