Джеймс Макговерн - Мартин Борман. Неизвестный рейхслейтер. 1936-1945

Гюнше поспешил в центральный проход. Там он увидел Эриха Кемпку, который только что прибыл, чтобы доложить о выполнении приказа. Канистры, наполненные пятьюдесятью галлонами бензина, стояли у входа в бункер. Гюнше сообщил остолбеневшему Кемпке, что Гитлер мертв и почему так срочно потребовался бензин.

Линге и личный врач Гитлера, доктор Штумпфеггер, понесли тело фюрера, завернутое в армейское одеяло, чтобы скрыть лицо, вверх по лестнице в сад канцелярии.

Следом шел Борман, несший на руках тело Евы Гитлер. Это зрелище потрясло Кемпку. «Ева ненавидела Бормана, — вспоминал Кемпка. — Он причинял ей много неприятностей. Она знала о его многолетних интригах в борьбе за власть. Теперь после смерти ее заклятый враг нес ее в последнее место упокоения. Борман не должен был сделать больше ни одного шага с Евой на руках». Кемпка подошел к Борману и без слов взял у него ее труп.

Тела Гитлера и его жены поместили в неглубокие ямы близ входа в бункер. Затем Гюнше, Линге и Кемпка обливали их бензином, в то время как в саду рвались русские снаряды.

Из входа в бункер Борман, Геббельс и доктор Штумпфеггер молчаливо наблюдали, как Гюнше поднес горящий факел к могилам. Трупы немедленно охватили языки пламени, возрастая в размерах. Пока пламя все выше поднималось в апрельском воздухе, а интенсивность обстрела русской артиллерией усиливалась, Борман и его спутники стояли по стойке «смирно», вытянув правую руку в нацистском приветствии.

Гюнше, Кемпка и Линге подливали бензин, чтобы выполнить желание фюрера исключить возможность выставления его останков на какой-нибудь дикой русской выставке. Борман и Геббельс не стали задерживаться на лицезрении этой мрачной сцены. Они спустились по ступенькам в совещательную комнату бункера. Теперь им самим предстояло решать, что делать дальше.

Бургдорф, Кребс, Науман и несколько других лиц находились в конференц-зале, так же как и Артур Аксман. Он был лидером гитлерюгенда, члены которого также были брошены на защиту Берлина. Аксман выглядел толстым коротышкой, он был тридцатидвухлетним уроженцем Берлина. Три года назад он потерял руку в России. Глядя на Бормана, Аксман заметил, что лицо у того покраснело.

«Означает ли это, — строил догадки Аксман, — что он волнуется, несмотря на внешнее спокойствие? Силой Бормана была близость к Гитлеру. Теперь Гитлер мертв, и та же участь постигла его влияние».

Сам Борман, очевидно, так не думал. Пока оставалось время, он не торопился со своим уходом из бункера и попыткой добраться до Дёница или до какого-нибудь иного сомнительного места. Вместо этого они с новым рейхсканцлером Геббельсом стали разрабатывать план дальнейших действий.

Но прежде чем осуществлять этот план, Борману следовало кое-что разъяснить Дёницу. И вот примерно в 6 утра, в то время как пламя продолжало жарить труп Гитлера, Борман послал телеграмму:

«Гроссадмиралу Дёницу.

Вместо бывшего рейхсмаршала Германа Геринга фюрер назначает своим преемником вас, господин гроссадмирал. Подтверждение этого в письменной форме последует с курьером. Отныне вы Уполномочены принимать любые меры, которые требует обстановка.

«Эта телеграмма привела меня в полное замешательство», — вспоминал Дёниц. Он послал радиограмму в бункер и адресовал ее фюреру.

«Моя лояльность к вам безусловна. Сделаю все возможное для освобождения вас в Берлине. Если судьба все-таки заставляет меня управлять рейхом в качестве назначенного вами преемника, я продолжу войну до итога, достойного уникальной героической борьбы немецкого народа».

Борман получил эту радиограмму. По собственной прихоти, он преднамеренно воздержался от информирования Дёница о смерти Гитлера и о том, что гроссадмирал, следовательно, уже является законным главой государства. Но это ключевое упущение составляло суть плана.

Геббельс и Борман решили, что наступило время не сдаваться русским, но вести с ними переговоры. Генерал Кребс, говоривший по-русски, был выбран переговорщиком. Ему поручили сообщить русским военным властям, что Гитлер мертв, и передать им имена тех лиц, которые назначены в новое правительство. Ему следовало также передать письмо, написанное и подписанное Геббельсом и Борманом, которое содержало аналогичную информацию и адресовалось Сталину. По существу, Кребса уполномочили договориться о перемирии — с тем, чтобы новое правительство смогло быть сформировано и повести дальнейшие переговоры.

План был иллюзорным. Русским ничего не было нужно, кроме безоговорочной капитуляции. Геббельс и Борман сидели в бункере как в западне, и русские могли захватить их в любое время, теперь точно зная их местоположение. Но в этом последнем приступе фантастического осмысления реальности Геббельсу терять было нечего. В случае провала мирного предложения он приготовился осуществить свое прежнее решение — покончить жизнь самоубийством.

Для Бормана ситуация выглядела иначе. Он был полон решимости жить дальше. Если план осуществится, его признают полномочным членом нового правительства и, возможно, обеспечат гарантией безопасного ухода из Берлина. Тогда он отправится к Дёницу в качестве привилегированного эмиссара.

Но пока реакции русских на миссию Кребса не было, Борману приходилось воздерживаться от информирования Дёница о смерти Гитлера. Страх, который внушал всем Борман, и власть, которой он пользовался, исходили от близости к фюреру. И если Дёниц узнает, что Гитлер мертв, он может не пожелать принять Бормана в качестве своего советника. Дёниц даже может воспользоваться услугами Гиммлера — для формирования правительства без Бормана.

С русскими связались по радио, и они согласились принять германского представителя. Около полуночи Кребс отправился пешком по развалинам на позиции русских в указанном месте. Его сопровождали два солдата, переводчик и начштаба коменданта Берлина генерала Вейдлинга полковник Теодор фон Дуфвинг.

Кребс был полноватым мужчиной среднего роста. Бритоголовый, он имел на лице шрамы от недавно залеченных ран, полученных во время воздушного налета в марте, кребс был одет в кожаный плащ, на шее — Железный Крест. Однако для этого визита последний начальник Генштаба не взял с собой привычный монокль.

Когда Кребс ушел, Геббельсу и Борману ничего не оставалось, как только ждать реакции на его миссию. На рассвете следующего дня, 1 мая, они все еще не имели известий от Кребса или русских. В 7.40 утра Борман с понятным нетерпением отправил еще одну шифровку в Плён:

«Гроссадмиралу Дёницу (секретно и лично).

Волеизъявление вступило в силу. Выезжаю к вам возможно скорее. До моего прибытия вам, полагаю, следует воздерживаться от публичных заявлений.