Тамара Петкевич - Жизнь - сапожок непарный : Воспоминания

А Лелю я после отъезда с Карповки не видела ни разу. В телефонную трубку услышала ее низковатый голос:

— С ума сойти, Томка! Откуда ты взялась? Где? Что? Хочу тебя видеть!

Боже, как хорошо, что кто-то ничегошеньки не знает про мое!

— А Вова в городе?

— Непременно ему позвони. Запиши номер. Он теперь живет отдельно. Один. Он знаешь как будет рад. И служебный запомни. Я набрала служебный.

— Ты? Быть такого не может! Правда, ведь так не бывает! Я только вчера тебя вспоминал, — басил он. — Где ты? Немедленно давай твой адрес. После работы приеду. Это можно? Ты одна? Сейчас мне надо на операцию.

— Ты хирург?

— Все расскажу, когда увидимся. Адрес! Хочу тебя видеть, понимаешь?

— Звоню тебе перед отъездом. Сейчас уезжаю.

— Куда?

— На Север.

— Зачем на Север?

— Живу там. Приеду в следующий раз, тогда увидимся.

— Нет, нет, дай тогда северный адрес. Ты не замужем?.. Тогда я прикачу к тебе, идет?

— Я тебе напишу.

— Подожди. Не вешай трубку. Я должен тебя видеть. Дай слово, что напишешь.

— Слово!

Из Микуни я написала в нашу с ним юность. Вова откликнулся:

«Тамара! Милая! Твое письмо обрадовало и ошеломило. Я даже не подозревал, что ты так тонко и чувственно воспринимаешь жизнь, так чудесно умеешь передать это. От строчек повеяло теплом, лаской.

Жизнь, в общем, очень неуютная штука, и когда ощущаешь искренность порыва, то так и хочется поверить в то, что еще есть на свете хорошее, доброе, ласковое. Ты вся откуда-то издалека, из далекого светлого, словно голос юности.

Ведь бывает так: человек меняется, а ты его помнишь таким, каким он остался в памяти. А ты у меня в памяти вот какая: красивая, с копной золотых волос, с чудесными сияющими зубами. На тебе белое платье. Мы идем с тобой по Каменно-островскому через мосты на острова. Огромную широкополую шляпу ты придерживаешь рукой, чтобы она не улетела под порывами ветра.

Встречные мужчины провожают тебя взглядом. Мне это льстит и одновременно пугает, чувствую себя как-то младше, теряюсь. Многое, непонятное мне тогда, — и атмосфера всеобщего обожания, и поклонники в изобилии — все это отдалило меня. Но я очень часто и тепло вспоминал тебя. А когда услышал голос, то неудержимо захотелось видеть тебя, говорить с тобой. Показалось, что ты наполнена хорошим, добрым чувством. Очень потянуло к тебе, захотелось сказать много хорошего, ласкового, но тебя ждал поезд, а меня — следующая операция.

Ты просишь, чтобы я написал о себе. Работаю хирургом и нейрохирургом в академии. Очень люблю свое дело. Пропадаю в клинике с утра до позднего вечера. Прошел войну, где и сформировался как человек.

Личное пошло комом. Не хочется об этом писать. Скажу только одно: благородные поступки иногда гораздо сильнее калечат жизнь, чем неблаговидные, которые как-то сами по себе сглаживаются.

Когда же ты приедешь? Я так хочу тебя видеть. Пиши чаще. Не считайся письмами. Да, большой привет тебе от папы, мамы и Лели».

Письмо друга детства и юности взволновало необычайно. «Привет от папы, мамы и Лели». Еще бы! Они знали и помнили всю нашу семью, всех нас.

Итак, за ним — война, академия, научные работы. Для меня он — ярчайший полпред сегодня. Какой же будет встреча? Как он отнесется ко всему, если я решусь рассказать?

— Встретимся в семь часов на площади Льва Толстого, на остановке, — было сказано мне в трубку, когда я оказалась снова в Ленинграде.

Площадь Льва Толстого? Она так много значила в моей жизни. Там первая моя школа… Тот странный, загадочный дом, в котором был когда-то кинотеатр «Элита», переименованный затем в «Резец», а позже в «Аро».

Глаза слепил мохнатый снег. Он валил и валил. Вова уже ждал. В военной шинели. Не дав опомниться, подсадил тут же в подошедший трамвай:

— Едем ко мне!

Успела только заметить: уверенный в себе человек. Мало изменился внешне.

Дом его находился на Каменном острове. Окна комнаты выходили на один из рукавов Невы.

— Входи. Вот моя обитель. Подожди, зажгу свет. Давай пальто… Слушай, это чертовски здорово, что ты совсем не изменилась.

— Ладно, ладно. Меня вот снег совсем засыпал.

— А тебе снег идет!.. Знаешь, что самое удивительное? Ты жива, и я жив. И мы с тобой сегодня встретились. Куда же тебя усадить? Сюда!.. И вот тебе скамеечку под ноги.

— Я же не совсем еще старенькая.

— Ты вовсе даже совсем молоденькая. А скамеечка для того, чтобы тебе было ужасно как удобно. А подушечку вот так, чтоб уж совсем славно.

— Мне это может понравиться.

— Ну, то ли еще будет! Дай-ка все-таки разглядеть тебя как следует.

— Не надо бы.

— Молчи… Сейчас приготовлю ужин. А ты слушай музыку, отдыхай и готовься рассказывать все по порядку.

Он убегал на кухню, собирал на стол, весело оглядывал меня.

— Сейчас все будет готово. Хочу тебя удивить. Удивлю! В памяти Вова — трехлетний, пятилетний мальчуган. Затем юноша… Сейчас — это взрослый, возмужавший человек, не разрешающий себе помогать. Почему так не тяжко плечам? Где и когда я сбросила приросший к спине рюкзак с горем и обидами? Что это со мной? Я отдыхаю? Кто-то хлопочет рядом. Для меня? Ах Боже мой! Так бывает, наверное, когда неведомо каким образом перемещаешься с одной планеты на другую.

— Ужинать подано. Прошу.

А совсем не надо бы. Длить бы и длить этот отлет, забиться в тепло и тишину. Пусть бы еще он долго-долго готовил ужин, а я отдыхала бы так, как давно-давно не случалось.

— Рассказывай. Все. Считай, что заполняешь белую страницу, — приказал он.

И я вдруг без всяких раздумий:

— Хорошо. Сначала ссылка — три года. Потом арест. Тюрьма. Лагерь — семь лет. Сейчас фактически тоже ссылка уже третий год. Все. А ты?

Долго длилась пауза. Впрочем, мне было все равно, как это будет принято.

Он медленно поднялся. Достал из шкафа плед. Бережно накинул его мне на плечи. Сел на скамеечку у ног.

— Ты — и ссылка? Ты — и тюрьма? И лагерь? И столько лет! Говори все!

— Ой как мне не хочется!

— Самое главное хотя бы.

— Главное сказала. О самом-самом ведь все равно не смогу.

— За что хотя бы?

— А если ни за что? Лучше бы ты не задавал такого вопроса. До него мне было так легко на сердце.

— Прости. Я неуклюжий и глупый болван. Прости.

— Как ты?

— Я что? Военно-медицинская академия. Фронт. Ленинградский. Ладога. «Дорога жизни». Операции, операции. Бомбежки. Кровь. Тонул. Ранен. Была неудачная женитьба. Сейчас один. Люблю хирургию. Заканчиваю не первую научную работу. В Медицинской энциклопедии известному тебе имени отведен солидный абзац. Мне, знаешь, стало вдруг стыдно всего этого…

— Не смей так!

— Я тебе правду говорю. Мне, знаешь, казалось, что оттуда люди возвращаются инвалидами, с погасшим взглядом, озлобленные, жестокие. А у тебя?! У тебя так сияют глаза! Невозможно представить себе, как ты прошла все это. Не верится.