Сергей Михеенков - Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945

Еще 10 ноября мы получили зимнее обмундирование. Русские шинели. Для меня это было радостью. Потому что итальянскую я так и не взял. А свою, старенькую, износил до дыр, порвал в боях, прожег возле костров полы. Словом, износилась моя боевая подруга. Выдали новенькие кирзовые сапоги, теплое нательное белье. Офицеры получили шерстяные гимнастерки и брюки из такого же добротного материала. Впервые нас, взводных, так приодели. Теперь наша форма одежды стала отличаться от солдатской. Всем выдали шапки.

В ноябре ночами стало подмораживать. Так что переход на зимнюю форму одежды состоялся как нельзя кстати.

На ночлег личный состав размещали в домах, в тепле, под крышей, чтобы не терять солдат по причине простудных заболеваний.

В деревнях в домах венгров были земляные полы. Вообще жили они бедновато. Кровли — соломенные. Мы застилали земляные полы соломой, а сверху накрывали плащ-палатками. Ночью солдаты укрывались шинелями. Дежурное подразделение сапоги не снимало. Остальные — по желанию. Потому что были и такие, кто, ложась на ночлег, не разувался. Особенно первое время. Привыкли к походной жизни.

Солдатский отдых — это постоянная боевая учеба. Изучали в основном материальную часть оружия. Стрелять не всегда было можно. Дело в том, что венгры убирали кукурузу, работали в полях. Куда стрелять?

Курили во время постоя в специально отведенных местах, чтобы соблюсти гигиену или не наделать пожара. Ставили где-нибудь в удобном месте ведро с водой, туда и бросали окурки.

Замечу, что и в бою, и на отдыхе, и во время проведения различных занятий, в том числе и в те часы, когда во взвод приходили политработники, командиры взводов от солдат не отделялись. Спали вместе, на одной соломе. Рядом шли под пулями. Ели из одного котла. Мне, как лейтенанту и командиру взвода, полагался кое-какой приварок в виде рыбных консервов или банки тушенки. Я всегда это отдавал на общий стол. Так поступали и другие взводные командиры.

Только однажды старшина Серебряков зачем-то разместил нас отдельно от наших взводов. Сказал, что поступило такое указание из штаба полка. Сам бы он до такого не додумался.

Заселили нас, троих лейтенантов, рядом с домом, где расположился командир роты.

Хозяйка дома — молодая венгерка по имени Мария. У нее была дочь лет пяти-шести. Был и муж. Но его мы не видели. Мария сказала, что работал в депо паровозным мастером или что-то в этом роде. Но возможно, она говорила неправду. Скорее всего, ее муж воевал в венгерской армии. Имя Мария в Венгрии очень распространено. Как и у нас в России.

Иногда она подкашливала. Как потом мы узнали, у нее в юности обнаружился туберкулез легких закрытой формы. Но она все же вышла замуж за своего односельчанина. Тот не побоялся ее болезни.

Мы, лейтенанты, хоть и жили отдельно от своих взводов, но ели все равно вместе со своими солдатами, из одного котла. Ее посудой, чтобы иногда попить чаю, к примеру, мы, после ее рассказа, пользоваться остерегались.

Венгерка Мария уступила нам большую комнату. Сама спала с дочерью в маленькой.

Мы поставили три топчана. Старшина нам выделил три альпийские куртки и плащ-палатки. Я спал в своей трофейной куртке, как в спальном мешке. Только ноги укрывал шинелью. Очень удобно. И тепло.

С утра до вечера нас в доме не бывало. Проводили в своих взводах различные занятия по тактике, в том числе по тактике в составе роты. Окапывание на местности, метание гранат, способы маскировки, стрельбы.

Носила наша хозяйка черное длинное платье с фартуком. В такой одежде мы видели ее чаще всего. Когда мы возвращались с полигона, входили в дом и здоровались с ней, поглядывая на нее и подшучивая, она в ответ сдержанно и напряженно улыбалась и грозила пальцем. Это у нее был такой предостерегающий жест: мол, знайте свое место. Иногда мы приносили ей и ее дочери какое-нибудь угощение. Выпрашивали у нашего запасливого старшины немного печенья, банки тушенки, сахару. Старшина давал нам то, что мы просили, и тоже грозил нам пальцем.

Мы старались быть приветливыми с Марией и ее дочерью. Она с нами тоже была приветлива. Всегда утром и вечером говорили ей венгерское слово: «Сербус!» Оно означало: «Здравствуй!» В ответ она одаривала нас сдержанной улыбкой и отвечала тем же. Она была красивой. Носила длинную черную косу, но всегда укладывала ее в жгут на затылке. Так ей шло.

Когда мы покидали то гостеприимное венгерское село и дом венгерки Марии, все жители вышли нас проводить. Даже следом шли. Шла среди них и Мария. Мы махали ей руками. Она сдержанно кивала нам и улыбалась. А мы шли, как вскоре узнали, воевать с их мужьями, сыновьями, братьями. Зла мы никому в селе не сделали. Дисциплина в подразделениях была железная.

Дело прошлое, но истины ради замечу: никто из нас на красоту Марии не покушался. Больше всех любил шутить с нею Володя Ведерников. Он был еще жив. Но и он ничего такого нам не говорил. Вместе с нами ложился и спокойно спал до утра.

А туберкулезом она, скорее всего, и не болела. Так, покашливала для острастки, чтобы у нас и мысли никакой на ее счет не возникало. Венгерки, когда мы входили в их села, не мазали себя сажей и не одевались в лохмотья, как это делали румынки.

Венгры, особенно крестьяне, относились к нам хорошо. При том, что венгерская армия продолжала сражаться вместе с вермахтом против нас. У крестьян немцы и венгерские фашисты, салашисты, забирали скот и урожай. Мы же, придя на их землю, ни продуктов для себя, ни фуража для лошадей своих не требовали. Все необходимое везли с собой. Земли у здешних крестьян было мало. Занятия свои мы проводили не на их участках, а у обочин дорог, в оврагах и на пустырях. Чтобы не топтать пашню. Отрывали окопы и потом, вечером, уходя, снова закапывали их. Мы знали некоторых крестьян, которые воевали против нас, были на Восточном фронте, но злобы к ним не проявляли. В основном это были инвалиды. Кто без руки, кто без ноги, а кто еще не мог оправиться от контузии. Они свое получили. Кто под Сталинградом, кто под Ростовом и Харьковом, кто под Одессой.

Скот свой венгры на всякий случай прятали от нас за двумя-тремя стенами. Поили и кормили скрытно, рано утром, когда мы еще спали. В каждом дворе стояло по одной-две подводы с набором конных плугов и борон, а лошадей или быков мы никогда не видели. Прятать свой скот от реквизиций и мобилизаций они научились еще до нас. Прятали и при нас.

К Дунаю мы подошли возле села Харта и Мадочи. Село Харта стояло на левом берегу Дуная, а Мадочи — на правом. Саперы, встретившие нас, когда мы подошли туда, рассказали, что реку на этом участке с боем форсировали стрелковые роты 40-й гвардейской стрелковой дивизии.

Дунай мы форсировали на надувных лодках. На середине реки проплыли мимо трубы затонувшего парохода. Труба была окрашена в белый и черный цвета. Мы выбрались на берег без единого выстрела. Светало. Моросил дождь. Цепи подошли к фруктовым деревьям и виноградникам. Вдали виднелись очертания большого города. Мы шли, не встречая сопротивления противника. Вскоре начали попадаться свежеотрытые окопчики. Все они были брошены. Кроме одного. Окопы тянулись вдоль берега ровной цепочкой. И один из них был накрыт камуфляжной немецкой плащ-палаткой. Мы и сами так делали, когда становились в оборону: зароешься в землю, а сверху ячейку прикроешь плащ-палаткой — тепло и дождь не страшен.