Тим Бёртон - Тим Бёртон: Интервью: Беседы с Марком Солсбери

Школу я посещал, но программа обучения меня не слишком интересовала. Я принадлежу к тому несчастному поколению, для которого телевизор во многом заменил чтение. Читать я не любил и не люблю до сих пор. Как лучше всего получить хорошую оценку? Конечно же, сделать коротенький фильм. Помню, однажды нам задали прочитать книгу и подготовить по ней Двадцатистраничный отчет, но я решил вместо этого снять фильм под названием «Гудини». Я снял себя в ускоренном темпе на восьмимиллиметровую черно-белую пленку — как я благополучно ускользаю с железнодорожных путей, а потом меня сбрасывают в пруд, но я и оттуда выбираюсь, в общем, весь этот набор глупых трюков в духе Гудини. Было по-настоящему весело. Никакой книги я не прочел, зато вволю порезвился на заднем дворе. То был легкий путь получить высший балл, и, конечно же, отметка оказалась выше, чем если бы я попытался изложить свои мысли на бумаге. Случилось это в первых классах неполной средней школы — мне было, наверно, лет тринадцать. А потом я сделал для школы еще одно задание по психологии. Просто заснял много всяких книг, а фоном поставил пластинку Элиса Купера «Добро пожаловать в мой кошмар» К Получилось очень психологично. И еще в конце сделал покадровую съемку кресла с бобовым пуфом [23] Бобовый пуф — набитый мелкими пластиковыми шариками пуф, принимающий форму сидящего человека. , как бы атакующего меня во сне.

Я никогда всерьез не думал о том, чтобы зарабатывать на жизнь, снимая фильмы. Может быть, такая мысль и таилась где-то глубоко внутри, но я никогда не заявлял вслух, что желаю стать режиссером. Мне просто нравилось этим заниматься, да к тому же это помогало выполнять школьные задания. До того как студия «Юниверсал» достигла своего нынешнего положения, они нередко устраивали экскурсии, которые проводились без лишней помпы, но я запомнил, как в совсем юном возрасте ходил смотреть улицы, где они снимали «Дракулу» и «Франкенштейна». Ощущения были очень яркими, и, думаю, они весьма усилили в моем восприятии романтические аспекты профессии. Никогда осознанно не размышлял о создании фильмов, но мне выпала удача заняться этим, когда я провел пару лет на студии Диснея. Возможно, то была некая форма самозащиты: не люблю делать громких заявлений — предпочитаю им внутренний монолог.

Бёртон не обнаружил каких-то особых способностей, обучаясь в школе, но его потенциал как художника вскоре проявился. В девятом классе он выиграл десять долларов и первый приз в городском конкурсе на лучший «антимусорный» плакат, который в течение двух месяцев украшал мусоровозы Бербанка. На Рождество и хеллоуин он нередко зарабатывал деньги, украшая и разрисовывая окна жителей города снежными пейзажами, фонарями из тыквы, пауками и скелетами — в зависимости от времени года.

В некотором смысле я очень разбрасываюсь. Могу буквально бурлить от переизбытка энергии, не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном. Могу, правда, сконцентрировать внимание, когда рисую: как это ни смешно, но рисование меня даже успокаивает. И я никогда не забываю об этом. Очень люблю рисовать: ребенком в школе только и делаешь, что рисуешь целыми днями напролет. Просто здорово. В детском саду все рисуют одинаково, никто не выделяется, но когда становишься старше, что-то меняется — общество ломает тебя. Когда я посещал художественную школу и надо было рисовать с живой натуры, начиналась настоящая борьба. Вместо того чтобы поддержать ребенка — дать ему выразить себя и рисовать по своему усмотрению, ему начинают навязывать некие стандарты, принятые в обществе. «Нет! — говорят ему. — Так рисовать нельзя. Рисовать надо вот так». Помню, какое страшное разочарование я испытал однажды: так любил рисовать, а оказалось, что недостаточно хорошо это умею. Но потом словно что-то щелкнуло у меня в голове, и я подумал: «Да пошли вы все куда подальше. Меня не волнует, умею я рисовать или нет. Я люблю это делать». И клянусь Всевышним, с этого мгновения я обрел свободу, которую никогда не имел раньше: меня уже не беспокоило, имеют ли нарисованные мною люди человеческие формы, нравится это кому-то или нет. Чувство свободы пьянило почти как наркотик. И я вступал в сражение всякий раз, когда кто-то говорил: «Ты не можешь этого сделать. Что у тебя тут за бессмыслица». Каждый день шла борьба: необходимо было попытаться сохранить определенный уровень свободы.

В 1976 году, когда Бёртону исполнилось восемнадцать лет, он получил стипендию Калифорнийской школы искусств (Кэл-Артс) — колледжа в городе Валенсия, штат Калифорния, основанного Уолтом Диснеем, с программой, разработанной в 1975-м киностудией Диснея для обучения перспективных мультипликаторов.

Один из учителей средней школы поощрял мои увлечения, и мне дали стипендию для учебы в Кэл-Артс. Там мы делали фильмы на восьмимиллиметровой пленке. Так мы сняли фильм о мексиканских чудовищах и фильм о серфинге — просто ради развлечения. Но к мультипликации я относился как к способу заработать на жизнь. Большинство художников-аниматоров на киностудии Диснея работали еще со времен «Белоснежки» и не слишком усердствовали в подготовке новых людей. Я поступил на второй курс обучения по субсидированной Диснеем программе: они пытались выучить на мультипликаторов всех этих пылких юных рекрутов. Напоминает службу в армии, и, хотя я никогда не был в армии, думаю, что ближе всего к ней оказался, обучаясь по программе Диснея. Тебя учат люди Диснея, стараются привить тебе его философию. Атмосфера довольно забавная, однако так я в первый раз оказался в группе людей, объединенных общими интересами. Все они принадлежали к одному типу изгоев — тех, над которыми насмехаются за их приверженность к фильмам наподобие «Звездного пути».

Ты получаешь доступ к материалам, пропагандирующим киностудию Диснея, и, если у тебя есть желание понять, как нарисована Белоснежка, ты сможешь увидеть даже линии, скрытые ее платьем. Тебя учат манере Диснея художники, мультипликаторы, оформители. В те времена не было такого разнообразия в анимации, как теперь, поэтому Дисней, как бы он ни был непопулярен, оставался романтическим идеалом: не менее девяти десятых класса страстно желали работать на диснеевской киностудии.

В конце года все делали по коротенькому мультфильму, а потом их просматривал наблюдательный совет киностудии. Это было похоже на вербовку. Они смотрели все фильмы, а потом брали людей для работы из любого класса — от новичков до последнего курса, особо интересуясь теми, кто заканчивал обучение. Но если кто-то подавал большие надежды, его брали тут же. Вот почему всегда существовала острая конкуренция и многочисленные домыслы: кого возьмут. Было довольно напряженно, и каждый год случались неожиданности. Я проучился там три года и не знаю, пошел бы на четвертый курс или нет: весь этот последний год я почти каждый день проводил в финансовом отделе, хлопоча о материальной помощи. Сначала мне предоставили стипендию, а потом отобрали, а без нее я не мог бы себе позволить обучение в этой дорогой школе. С годами конкуренция усиливалась, фильмы становились все более изощренными — в них появились звук, музыка, хотя по сути своей это была проба пера, не более. Последний фильм, снятый мною, назывался «По следам сельдерея-монстра» — очень глупый, но меня взяли. Мне повезло: то был неурожайный год — они испытывали острую нужду в людях.