Яков Кумок - Карпинский

— Трогай! — приказывал.

И караван, сопровождаемый полувзводом уральских казаков, отправлялся в путь.

В одном из тарантасов ехали братья Карпинские — Миша, Алексей и Александр.

Караван долго екал. То широким трактом, то проселками. Ночевать останавливался на постоялых дворах, а бывало, и в лесу. Разводили костер. Вокруг него вилась мошкара. Казаки затягивали песню. Булькала каша в котле. Волки выли неподалеку. Утром снова в путь. Мимо увалов, и логов, и темных недвижных озер. Мимо пашен и приземистых заводских строений. Через высокие леса и окатистые хребты. Встречали бродяг и схимников. И незаметно въехали в другую страну, где ниже деревья и глинистее поля. Прощайте, горы.

Ах, Урал... Русь-то да, она бы и без Урала стояла. Но Россия нет.

Он был основан в 1773 году (одно из старейших учебных заведений в стране!) и поначалу размещался в двух каменных зданиях, откупленных по распоряжению Сената на углу 22-й линии Васильевского острова и набережной Невы. Недолгое время спустя правительство приобрело близлежащие участки и поручило Андрею Никифоровичу Воронихину составить проект и ведать строительством. Архитектору было 46 лет, он находился в самой зрелой поре своего таланта и создал великолепное здание, архитектурный шедевр, без которого немыслим теперь Ленинград. Превосходен фасад, выходящий на Неву, с тяжеловатой и стройной колоннадой и классическим фронтоном с двуглавым орлом посредине; соразмерен колоннаде и тоже чуточку грузноват лестничный марш, который завершается двумя аллегорическими скульптурными группами: слева Плутон, похищающий Прозерпину, справа Геркулес, схватившийся с Антеем. Они резаны, быть может, неоригинальной, но крепкой рукой и удивительно верно вписаны в общий контур.

Горный корпус — заведение военизированное и закрытое; учащиеся распределены по ротам, ими командуют фельдфебели и унтер-офицеры; помимо общеобразовательных и специальных предметов, изучаются ружейные приемы, маршировка, хоровое пение, фехтование, гимнастика и танцы. Форма учащихся: двубортный мундир, узкая черная портупея, шинель темно-серого сукна, каска, на которую в высокоторжественные дни водружался султан; к балам выдавались белые замшевые перчатки.

Распорядок дня исключительно строг: в семь часов барабанный бой возвещает «повестку» (побудку); в три четверти восьмого — построение в малом рекреационном зале; оттуда маршировали в большой рекреационный зал. Дежурный офицер рапортовал. Роты маршировали в столовую. Тут, на длинных столах, уже ждали кружки со сбитнем, покрытые круглыми булочками; сбитень — горячий напиток на меду, приправленный специями, — полагалось по утрам пить вместо чая. Считалось полезнее. В двенадцать кухонные солдаты разносили по классам в корзинах куски черного хлеба, посыпанного солью; таков утренний рацион. В час дня отделения снова маршировали — одни на плац, другие в рекреации. Классы, то есть уроки, были утренние и вечерние; после обеда и после вечерних классов кадетам дозволялось предаваться играм и забавам, «свойственным их летам». В восемь вечера садились готовить задания на следующий день; в девять с половиной ужинали; в десять с половиной барабанные палочки возвещали отбой.

Этот порядок никогда не нарушался и поначалу казался мальчишкам невыносимо однообразным; но очень скоро они привыкали и даже находили в нем притягательную прелесть. Дважды в неделю их выводили к Неве; там были оборудованы превосходные купальни. Купались с ранней весны до поздней осени, пока температура воды не опускалась ниже 13 — 14 градусов. Дважды в неделю выводили на прогулку по окрестным улицам — строем поротно, и не в одном окне раздергивались занавески и быстрые девичьи глазки пробегались по двубортным мундирам, черным портупеям и по юным лицам, упоенно-строгим, с едва заметным пушком над губой...

На весь Петербург славились балы, задаваемые Горным. К ним задолго готовились: декорировали залы, в вестибюле устанавливали кадки с экзотическими растениями. В означенный вечер зажигали бра, люстры, лампы — их было несметное множество. Гремел оркестр. В антрактах между танцами разносили фрукты, лакомства, напитки. Двери в сад распахивали, оттуда веяло свежестью... Надо сказать, что кадетов-горняков как отменных кавалеров и танцоров охотно приглашали на балы в другие институты — чаще всего в женский Патриотический...

Директором в первые годы учения Карпинского был Сергей Иванович Волков, генерал-майор, «красивый, видный, почти совсем седой мужчина лет около сорока пяти, прекрасно воспитанный, с изящными и аристократическими манерами». Воспитательную, как выразились бы сейчас, работу вели командиры рот полковники Жуковский и Добронизский. О последнем с симпатией писал Александр Петрович: «Вспоминаю о В.П.Добронизском, наблюдавшем за порядком той половины воспитанников, в которой я оставался все время моего пребывания в закрытом институте. Жизнь его была тесно связана с ними, и почти все время он проводил среди воспитанников. Когда Институт сделался открытым, он приходил на главное крыльцо Института, беседовал не без грусти с проходящими знакомыми ему студентами и быстро угас».

Воспитанник Горного А.Кавадеров оставил колоритный портрет Добронизского; поскольку за ним открываются подробности (выписанные не без юмора) кадетского быта, стоит его привести; но прежде маленькое дополнение: полковник в одном из сражений был контужен, отчего рот его перекосило, и он беспрестанно как бы отплевывался. «Чуть, бывало, заметит в ком-нибудь особую вялость или бледность лица, как уже встревожится и подзовет к себе:

— А, тьфу, тьфу, поди-ка сюда! Что ты так бледен?.. Нездоров? А? — и, спрашивая, заботливо оглядывает кадета и щупает ему голову.

— Нет, ничего, полковник...

— Врешь! Тьфу, тьфу... Сейчас же... Слышишь!»

В его строгой требовательности было что-то детское; подчас им овладевало раздражение, но подопечные легко ему все прощали.

«— Ты все врешь! Тьфу, тьфу... Врешь!.. Да! Ты дрянной мальчик, тьфу, тьфу... Дрянной!.. Я тебя высеку... тьфу, тьфу... больно высеку... Марш за мной!» — и с необыкновенной скоростью мелкими и частыми шажками несся к цейхгаузу (там отведено было место для наказаний). Розги в те времена были делом обычным; впрочем, Добронизский прибегал к ним крайне редко, ему «это было неприятнее всего» и если уж приходилось, то «сек обыкновенно слегка: не больно, единственно ради соблюдения формальности».

Всю корреспонденцию на имя кадетов получал ротный; у него же хранились их документы и небольшие денежные суммы, присылаемые родителями: по субботам и в предпраздничные дни он выдавал их тем, кому разрешалась увольнительная, у кого были родственники в Петербурге, за кем послан сопровождающий, а в ненастную погоду экипаж; в иных случаях из корпуса не выпускали. «Процедура совершалась в дежурной комнате; окруженный кадетами, усаживался Добронизский за стол и вынимал записную книжку.