Яков Кумок - Карпинский

Александру Петровичу был экипаж тем более дорог, что ему пришлось в свое время за него повоевать. В эпоху военного коммунизма его, так сказать, обобществили, что, конечно, доставляло президенту большие неудобства. И однажды он даже вынужден был написать такое сердитое письмо:

«Управляющему делами Академии наук.

По должности президента мне было предоставлено преимущественное право пользоваться принадлежащей Академии лошадью с экипажем. С текущей осени, насколько мне известно, право пользоваться тем же транспортом распространилось на ряд других лиц. 29 октября мною была заказана лошадь к 1/2 2 дня, чтобы доставить меня в Минералогический институт, а затем на заседание Полярной комиссии.

Уже когда кучер ждал меня у подъезда Минералогического института, один из служащих Академии обратился к нему с вопросом, свободен ли он, на что был дан ответ, что лошадь занята на довольно долгий срок. Тем не менее, в 5 часу ко мне на квартиру позвонили, чтобы справиться, освободил ли я лошадь, на ответ же, что нахожусь еще в Академии на заседании, послышался смех и замечание, что никакого заседания в Академии нет.

Предупреждая, что повторение подобного инцидента допущено мной не будет, сообщаю Вам изложенное для соответствующих мероприятий».

Зная мягкий характер Александра Петровича, управляющий по тону письма понял, что он рассержен невероятно, и немедленно произвел «соответствующие мероприятия». Обобществление обобществлением, а на президентский экипаж не посягать. И с тех пор Александру Петровичу никаких неудобств (если не считать критики со стороны дочери, к чему он уже привык) касательно экипажа испытывать не приходилось.

С экипажем, надо сказать, связан один приятный сюрприз, приготовленный для Александра Петровича его поклонниками. В 1932 году академия проводила в Свердловске сессию, посвященную освоению природных богатств Урала и Кузнецкого бассейна. Это была в ы е з д н а я сессия, одна из первых проводившаяся в другом городе, и президент счел себя не вправе оставаться в Ленинграде. Вместе с группой академиков он приехал в Свердловск. На вокзале их ждали машины. А чуть поодаль скромно стоял — читатель уже догадался — экипаж. Притом точная копия «домашнего». То-то было смеху, то-то удовольствия. Даже кучер похож! Александр Петрович сел и перво-наперво попросил покатать его по городу, с которым связано у него было столько воспоминаний юности...

Известно, что, кроме поездки в Свердловск, Карпинский ездил еще несколько раз в северные районы страны: проводил там совещания, осматривал месторождения. В его возрасте это почти героические походы. И тем более мужественным, другого слова не подберешь, предстает перед нами тот поход (и тут другим словом не назовешь: поход), на который он долго не решался, к которому долго готовился и который наконец совершил...

Так что эти поездки в Свердловск и на Север можно считать пробными, может быть, и сам он бессознательно проверял себя...

Предварения покажутся чуть-чуть комичными, когда мы узнаем, что речь идет всего-навсего о переводе академии в Москву; но для Александра Петровича это был вопрос жизни в самом непосредственном смысле; сейчас разъяснится, почему. Собственно, никто академию не торопил, и в этой неторопливости усматривается огромное уважение, проявленное правительством по отношению к президенту. Вопрос о переводе давно назрел; сам Александр Петрович превосходно обосновал его: «В стране, где под все строительство подводится научная основа, важнейшее значение постоянного нахождения того учреждения, которое является носителем научной мысли, в непосредственной близости к правительству представляется бесспорным».

Правительство в 1918 году переехало в Москву, академия до сил пор оставалась в Ленинграде. Это было для нее крайне неудобно, затрудняло оперативные консультации с государственными органами, замедляло прохождение разных дел и так далее. Приходилось посылать нарочных, заводить переписку, искать третьих лиц и прочее. Академия и правительство должны были быть «в непосредственной близости».

Это было всем ясно, но, повторяем, никто академию не торопил: понимали, что, хотя помощники постараются освободить престарелого президента от множества мелких дел и тысяч вопросов, неизбежно возникающих при исполнении такого громоздкого предприятия, все равно останется множество крупных дел и тысячи вопросов, которые без президента решить невозможно, а это может его просто подкосить, он не выдержит.

Да и самый переезд в другой город — как-то еще перенесет он его, коренной петербуржец? Пусть родом он с Урала, но в Питере прошла вся его жизнь...

Но тут восстал сам президент. Исподволь созрел у него грандиозный план, и он понимал, что должен провести его в жизнь — он, и никто другой; он даже не имеет права умереть раньше, чем закончит все намеченное, потому что новоизбранный президент ведь на первых порах не будет обладать его авторитетом, и может получиться все хуже, чем задумано. Это последнее, что он может сделать для академии. И он должен сделать.

И все же до самого последнего мгновения люди не верили, что он решится покинуть Ленинград! Ну что-нибудь придумает, останется здесь, чтобы здесь умереть: он давно привык смотреть на свою смерть т р е з в о. В конце 1935 года он давал интервью журналисту и на вопрос: «Какое самое заметное событие было в Вашей жизни за истекший год?» — ответил так: «Самым заметным, если не самым крупным, событием в моей жизни за 1935 год надо считать мой переезд в Москву, но потому лишь, что в возможность этого, как я убедился, никто не верил ни в Ленинграде, ни в Москве».

Дескать, в самом переезде нет ничего особенного, но оттого, что все кругом болтали, что он не переедет, это стало заметным событием. Конечно, он скромничал и немного лукавил...

План же, выношенный им, был прост, а вместе с тем необыкновенно смел и обширен. Не переместить академию из одного города в другой хотел он, а, по сути, создать н о в у ю академию, воспользовавшись переводом, «превратить Академию в мощный научный центр», — писал он. «Не только простой переезд, — твердил он на совещаниях, этому посвященных. — Задача: создать в Москве Академию наук, обладающую всей полнотой научной мощи». Вот что он хотел, чего добивался, и т а к о й переезд мог осуществить только он.

Убеждать правительство в правоте его плана не пришлось, идея сразу была подхвачена, ее осуществление поставлено на государственного основу. По убеждать иных академиков, убеждать сотрудников академических институтов пришлось. И Карпинский произносит несколько страстных речей на общих собраниях — как ни вяжется с его обликом, с его возрастом и темпераментом слово «страстный», однако оно наиболее соответствует характеру этих речей.