Альберт Голдман - Джон Леннон

Но самым интересным экспонатом выставки было «Водное действо». Эта удивительная коллекция действительно была достойна знаменитого музея Барнума. Несмотря на то, что средний уровень был не выше уровня воды в каждом предмете, невероятная смесь элементов водной конструкции приводила зрителей в восторг. Один из лучших экспонатов был предложен Джоном Ленноном. Названный «Мочевым пузырем Наполеона», он представлял собой странную розовую массу, заключенную в пластиковый пакет. Джордж прислал Йоко молочную бутылку, а Ринго – зеленый пластиковый пакет для мусора, наполненный водой и снабженный пояснительной надписью, которая гласила: «Эта губка была выловлена в открытом море у берегов Ливии, перевезена на остров Калимое и препарирована. Ее наполнили британской водой. Когда она высохнет, то станет губкой, выловленной в открытом море у берегов Ливии, перевезенной на остров Калимое и препарированной, а затем наполненной водой из другой страны». Неплохая пародия на Концептуальное Искусство.

Дилан прислал Йоко номер «Нэшвилл Скайлайн», плавающий в аквариуме, точно какой-то деревенщина из Атлантиды. Тим Лири прислал капсулу. Одним из экспонатов, вызвавших наибольшее восхищение, стал открытый «фольксваген-жук», который художник Боб Уоттс наполнил водой, превратив его в «Водного Жука». А вкладом романиста Джона Барта стал лист бумаги, на котором было написано: «Объем воды выделяемой равен объему воды потребляемой».

Музей Эверсона, построенный по образу линии Мажино, был одним из немногих музеев, способных выдержать осаду ленноновских фанов. В день открытия восемь тысяч подростков выстроились в очередь под дождем у входа в галерею, которую обычно и за целый год не посещает такое количество народа. Но это были уже далеко не те миролюбивые хиппи из шестидесятых годов. Им было глубоко наплевать на Концептуальное Искусство или на Йоко Оно. Они пришли, чтобы увидеть Джона Леннона. Как только эта джинсовая орда устремилась внутрь галереи, сотрудники музея сразу почувствовали приближение катастрофы. Словно отвечая на заявление Йоко о том, что любой человек может стать художником, эти детишки, поняв такую философию по-своему, перебили, изорвали на куски, изуродовали и разграбили всю выставку.

«Главной темой шоу была вода, – рассказывал Генри Эдварде, – и вскоре она текла буквально отовсюду – из разбитых предметов „Водного действа“, из кранов, из засоренных туалетов». По мере того как водяной хаос приобретал все больший размах, Мэй Пэн наблюдала за мрачными Джоном и Йоко, оставаясь вместе с ними в библиотеке. "Они провели на ногах несколько дней подряд, – вспоминает она, – и были жутко измотаны. То и дело прибегали сотрудники музея с докладами о новых разрушениях. «Они только что разбили стеклянные молотки», – сообщил кто-то. «А ты знаешь, во сколько обошлись эти сраные молотки? – нахмурился Джон. – В несколько штук за каждый». «Если они их разбили, значит, так и должно было случиться», – грустно, но спокойно ответила Йоко. «Я же говорил тебе, что их надо поместить под стекло, – возразил Джон. – Я говорил, что всю эту хренову выставку надо было поместить под стекло. Я говорил, что нельзя разрешать ни к чему прикасаться, что они разобьют все, на что смогут наложить свои чертовы лапы!» Но Иоко оставалась невозмутимой. «Чему быть, того не миновать», – снова повторила она. В этот момент в библиотеку ворвался очередной служащий: «Еще один туалет засорился». «Смею предположить, что и этого тоже было не миновать», – ехидно заметил Джон. «Да, – ответила Йоко. – Да».

Для того чтобы обеспечить успех своей выставки, Иоко пустила слух о воссоединении «Битлз». К концу дня всех облетела весть о том, что в полночь в музее «великолепная четверка» собиралась устроить джем-выступление. Задолго до объявленного часа перед зданием собралась еще большая толпа подростков, которые вопили и требовали впустить их внутрь. В конце концов, не видя ответной реакции, молодежь решила перейти к активным действиям: они сломали стальные двери и наводнили здание. Их удалось успокоить только после нескольких часов вандализма, когда Аллен Гинсберг, который сидел на дне рождения у Леннона в отеле «Сиракузы», расположенном как раз через дорогу от музея, покинул торжественный прием и сумел увлечь разгулявшихся ребят хоровым пением. После того как восстание утихло само по себе, от экспозиции почти ничего не осталось. Йоко была вынуждена кое-как собрать по частям остатки своей выставки и разместить ее на гораздо меньших по размерам, но лучше охраняемых площадях.

Йоко была в восторге от рекламы, которую она получила благодаря своей выставке, но одновременно и в отчаянии от того, насколько испортились ее взаимоотношения с другими художниками. Многие из них были недовольны тем, что их экспонаты были неправильно собраны или оказались уничтожены. Кроме того, никто не понял смысла демаркационных линий, начертанных Иоко по всему музею и размечавших зоны, куда допускались только определенные категории посетителей. Если такой подход считался вполне нормальным для традиционного японского общества, то нью-йоркские художники и журналисты восприняли его не иначе, как откровенную провокацию. Йоко вызывала у окружающих такое сильное возмущение, что Джон не выдержал и посоветовал ей позвонить кому-нибудь из честных и наиболее благожелательно настроенных людей, таких, например, как Говард Смит, и поинтересоваться его откровенным мнением по этой проблеме.

Говард прекрасно запомнил тот вечер, когда у него дома раздался удивительный телефонный звонок. «Джон сказал, что ты – единственный человек, который всегда был со мной честен, – начала Йоко. – Я знаю, что не очень хорошо обошлась с тобой в последний раз. Но я хочу спросить тебя вот о чем. Почему люди не любят меня?» Затем она крикнула Джону, сидевшему в другом конце комнаты: «Все правильно, Джон? Я спросила именно так, как надо?» Затем, снова вернувшись к Говарду, она повторила, заговорив уже от третьего лица: «Почему люди не любят Иоко? Мы с Джоном поспорили на эту тему. И он уверен, что ты сможешь сказать мне правду. Ведь ты знал меня еще до того, как я стала Иоко Джона».

«Ты и правда хочешь это услышать?» – Говард не верил своим ушам.

«Да, да, да! – с придыханием ответила она и добавила: – Особенно насчет выставки! Почему все так ненавидят меня, в то время как я была со всеми так любезна и пригласила их всех участвовать в моем чудесном мероприятии?» Говард набрал в легкие побольше воздуха и нырнул.

«Йоко, – произнес он, – люди не любят, когда их хватают за горло. Когда люди начинают разговаривать с тобой об искусстве, о музыке, о чем угодно, ты всегда считаешь, что знаешь об этом больше, чем любое другое живое существо на Земле. Допустим, что это действительно так! Допустим, ты такой же великий художник, как Микеланджело. Но никто не согласится с тем, чтобы этот Микеланджело схватил его за глотку и душил до тех пор, пока он не согласится с тем, что ты – Микеланджело! Но именно такое ощущение создается у любого, кто заговаривает с тобой об искусстве. Даже у меня, человека с сильным самообладанием, возникает желание немедленно убраться подальше от того места, где находишься ты. Ты меня душишь! Переводишь меня в болевой захват! Ждешь, чтобы мои глаза вылезли из орбит, пока я не признаю, что ты – гениальнейшая из художников...»