Александр Михайлов - Маяковский

В конце сентября 1929 года Маяковский прочитал пьесу художественно-политическому совету театра Мейерхольда в присутствии писателей Катаева, Олеши, Зощенко, Кирсанова, Катаняна и других. Этот момент зафиксирован на фотографии. Маяковский сидит за столом. Перед ним рукопись, очечник и очки. Возрастной атрибут (очки) впервые появились у Владимира Владимировича. Он ждет, когда аудитория будет готова к слушанию. Он сосредоточен. Сейчас начнется чтение...

«Актеры и писатели хохотали и аплодировали поэту. Каждая фраза принималась абсолютно, - вспоминал потом Зощенко. - Такую положительную реакцию мне редко приходилось видеть». Он назвал это чтением триумфальным.

Владимир Владимирович много раз читал в самых разных аудиториях - читал дома, читал в купе поезда Москва - Ленинград Фадееву, Чумандрину, Либединскому и Авербаху, читал в гостинице Эрдману и Ильинскому, читал в больших аудиториях, наконец, читал по радио. В одних случаях (в подавляющем большинстве!) восхищал слушателей, в других (как это было с Ильинским и Эрдманом) вызывал критику... Ему очень хотелось проверить себя. Неистовый спорщик, Маяковский внимательно выслушивал все замечания, взвешивал их, обдумывал.

Чтение «Бани» получило резонанс в театральных кругах Москвы и Ленинграда. К Маяковскому - с предложением написать для него пьесу - обратился Художественный театр. Сторонник яркой театральной условности и зрелищности, поэт не жаловал МХАТ. Даже на спектаклях «Бани» в театре Мейерхольда, среди лозунгов, развешанных на сцене, был такой: «Дома-коммуны вместо хаты! Массовым действием заменяйте МХАТы!» Однако предложение это не могло не польстить Маяковскому.

А слухи о «Бане», о ее чтениях привлекли внимание руководителей МХАТа. В восторге от пьесы был слушавший ее чтение дома у Маяковского артист этого театра Яншин, и он говорил о том, что «Баню» надо поставить в Художественном. Переговоры театра с Маяковским выявили два его новых замысла: написать пьесу, посвященную теме денег, похождениям человека, получившего колоссальное наследство, ненужное ему в СССР, и пьесу-диалог двух действующих лиц о любви. 19 19 По-видимому, переговоры театра с Маяковским были поставлены на деловую основу, так как теснейшим образом связанный с МХАТом П. Марков позднее писал, что смерть Маяковского помешала ему и театру осуществить эти замыслы.

Во время работы над спектаклем Владимир Владимирович постоянно присутствовал на репетициях, и, как это было с постановкой «Клопа», сотрудничал с Мейерхольдом, вводя новые реплики и даже новых персонажей, «редактируя» текст, помогая актерам, особенно молодым, правильно и выразительно произносить его, и настолько освоился в театре, что показывал актерам отдельные мизансцены... Актерам передавалась увлеченность автора пьесы, его энтузиазм, его ревнивое внимание к каждой детали постановки.

Это было в характере Маяковского - каждому делу отдаваться до конца. Тем больнее был ушиб, связанный с неудачей постановки «Бани» и последовавшей затем критической кампанией против пьесы и спектакля. Но эти события тесно переплелись с другими, к которым мы еще не подошли.

Осень 1929 года вовсю закручивала узлы в сюжете жизни поэта. Одним таким драматическим узлом был срыв поездки в Париж, поездки, которой он так нетерпеливо ждал и от которой многого хотел. Характер, однако, не позволял «растекаться слезной лужею», Маяковский продолжает жить и работать в том ритме, который был задан первой пятилеткой, который он сам себе задавал, обгоняя время.

Вернемся на несколько лет назад, в кризисные для поэта годы. Хотя он, кажется, произвел расчет со своей любовью («Я теперь свободен от любви и от плакатов»), но душа не смирилась с поражением, недовольство собой не исчезало, в письмах к Л. Ю. Брик оно проскальзывает с ноткой даже некоторой обиды (на кого?): «Каждый день, как встаю, думаю, почему так гадко у меня все выходит...» Это, конечно, обида на себя, Маяковский никогда не перекладывал личные неудачи на других.

А любой знак внимания к нему, хотя чуть ли не постоянно он сопровождался просьбами (как видно из писем), Владимир Владимирович воспринимал с радостью и надеждой, тотчас откликаясь, делал все возможное, чтобы доставить удовольствие. Даже будучи в Америке, только приехав туда, видимо, имея в виду данные перед поездкой поручения, с извинением пишет: «Я сейчас не шлю тебе ничего, потому что, во-первых, затеряют, во-вторых, еще не осмотрелся, а в-третьих, хочу везть сам».

Из Америки же шлет Л. Ю. Брик деньги, просит прощения, что перед отъездом «плохо позаботился». Сам предлагает послать деньги для поездки в Италию. А менее чем через месяц телеграфирует (уже из Берлина в Рим, где находилась Л. Ю. Брик): «Деньгов совсем мало. Послал телеграфно банк Кредите Итальяно двести пятьдесят долларов».

Существенны не столько эти полуизвинения, заботливо перечисляемые адреса, где, когда и за что можно получить гонорар, а то, что во всех этих, полных трогательной заботы письмах, телеграммах, вдруг прорывается главное, чего он хотел больше всего, чего ему недоставало всю жизнь, прорывается как мольба: «Ответь пожалуйста ласково», или «Люби меня немножко...»

Не зная своего семейного очага, искренней близости любимого человека, Маяковский тянулся к детям. Навещая дома, семьи, где были дети, Владимир Владимирович обычно приносил с собой подарки - то ли игрушки, то ли сласти, дарил свои детские книжки.

Галине Катанян (жене писателя Василия Катаняна) при первом же знакомстве у книжного киоска в Тифлисе подарил книжку «Что такое хорошо и что такое плохо», сказав, что «никогда раньше не писал для младенцев». Подарил для двухлетнего сына, сделав надпись: «Будущему Василию Васильевичу, существу симпатичнейшему, судя по родителям - дядя Володя. Тифлис I/I 11-26 г.».

У Маяковского «обнаружилась» дочь, но история с ее рождением загадочна. В октябре 1928 года, будучи во Франции, видимо, по предварительной договоренности, он едет в Ниццу, где в это время находилась его американская знакомая Элли Джонс с ребенком. Познакомились они в 1925 году, во время поездки Маяковского в Америку. И только появившись в Европе, Элли Джонс сообщила ему о рождении дочери. Нигде раньше, до встречи в Ницце, нет упоминаний о дочери ни в письмах Маяковского, ни в воспоминаниях близких к нему людей. Никаких подробностей об этой встрече тоже не осталось. Фотографию «двух Элли» Владимир Владимирович хранил у себя на письменном столе, но продолжения встреч не было. Дело, видимо, в том, что сразу по возвращении из Ниццы произошло событие, затмившее все остальное, даже отцовское чувство, которое он, пожалуй, и не успел по-настоящему пережить. Похоже, что он действительно ничего не знал о ребенке до поездки во Францию в 1928 году. А в тот же день, когда Владимир Владимирович вернулся из Ниццы в Париж, он познакомился с Татьяной Алексеевной Яковлевой, и эта встреча круто изменила его жизнь. Последующие события, о которых мы знаем, развивались так стремительно и так драматично для Маяковского, что вряд ли он мог наладить связь с уехавшей обратно в Америку Элли Джонс.