Эвелин Левер - Мария-Антуанетта

Разговор не убедил королеву. Она сказала о своих сомнениях королю, который вообще не придал им значения. По поводу переговоров Ожар встретился с Тарже, депутатом от третьего сословия, и с самодовольным видом заявил, что располагает средством, с помощью которого можно преодолеть финансовый кризис, «не прибегая к займу, налогам, банкротствам, а также не прикасаясь к собственности граждан». На весь этот пафос Тарже ответил, что финансовый кризис в конечном итоге удачная находка, потому что «сегодня мы можем с его помощью подчинить себе короля». Убежденный в том, что в стране зреет заговор против королевской власти, Ожар снова попросил аудиенции у королевы. Он напомнил ей о том «монстре», которого нужно было победить любой ценой, пока не поздно. И предложил план: король должен был уехать вместе с семьей в Компьен и перевести Генеральные штаты в Суассон, а парламент в Нойон. В Компьене Людовик XVI соберет отряд из тридцати тысяч человек, обеспечив свою безопасность. При малейшей выходке Генеральных штатов он может, не колеблясь, судить их за преступление против короны. Небольшая речь, произнесенная столь взволнованно, в глубине души потрясла королеву, которая по-прежнему не была ни в чем уверена. На самом же деле заседание Генеральных штатов не начиналось из-за распрей между депутатами третьего сословия и депутатами со стороны духовенства и знати. Высказав свою волю собрать вокруг себя знать и духовенство, чтобы образовать настоящее Национальное собрание, депутаты третьего сословия предложили сделать подтверждение власти общим для всех сословий. Знать и духовенство отклонили эту идею, время проходило в жарких дискуссиях, которые правительство не могло остановить. Не желая ущемить права первых двух классов, король и королева понятия не имели, какое средство применить для удовлетворения амбиций третьего сословия, которое претендовало на Vох populi (глас народа). Беспокойство и недоверие Их Величеств возросло, особенно, когда они увидели, что Некер поддерживает, хотя и весьма скромно, третье сословие.

Не понимавшая всех течений и направлений, которые росли как грибы после дождя при дворе, неспособная осознать желание своего народа в момент, когда экономический кризис перерастал в кризис политический, Мария-Антуанетта не могла осмыслить желания третьего сословия. Однако идея, предложенная Ожаром, которая, по сути, была направлена против монархии, не могла оставить ее равнодушной. Это столь простое объяснение всем трудностям было одновременно успокаивающим и ужасающим. Королева начинала обдумывать этот план. Тем не менее в тот момент, когда на нее обрушился народный гнев, она открыла еще один оплот против себя, в непосредственной близости от нее, аристократический оплот, возглавляемый графом д'Артуа. Членами его были принцы крови. Если она и разделяла их ненависть по отношению к претензиям третьего сословия, то их концепции королевской власти в корне различались. Она знала об их мечте возвратить монархию, которая бы регулировалась советом аристократии и знати. Ее размышления, которыми она поделилась с Ожаром по поводу действий графа д'Артуа, весьма показательны с этой точки зрения. С одной стороны, она отказывалась от того, что Людовик XVI делал значительные уступки большинству, и с другой — не могла принять раздела власти с принцами и аристократией. Так же как король, королева не знала, к какой партии ей стоит присоединиться.

В это же время умирал дофин. Вот уже несколько месяцев врачи не надеялись спасти несчастного ребенка, лицо которого было искажено от переносимых страданий. Малыш знал, что умирает, и стойко переносил свои муки. И что бы ни происходило вокруг королевы, не было ничего, что могло бы заставить ее забыть об этом горьком ожидании, которое лишь усугубляло и без того тяжелое положение. Мадам де Кампан утверждает, что дофин, который находился под присмотром герцога и герцогини д'Аркур, чувствовал настоящее отвращение к мадам де Полиньяк, и эта неприязнь распространялась даже на королеву: «Мальчик в ее присутствии только молчал». Врачи запретили Марии-Антуанетте приносить ему сахар, как она это обычно делала. «Мне не по силам выразить ту физическую боль, которую испытывает бедный ребенок, к тому же он видит, что его мать гораздо больше любит герцога Нормандского, ведь он так и пышет силой и здоровьем, а то что происходит со старшим сыном, повергает ее лишь в легкую печаль», — продолжала мадам де Кампан. Некоторые историки, наоборот, рассказывают нам о необыкновенной нежности маленького принца к своей матери, и что незадолго до смерти он попросил принести все блюда, которые она любила, и они ели их вместе.

Каждый день король с королевой приезжали к сыну в Медон. Королева была рядом с ним и в страшные минуты агонии. Он умер 4 июня в 12.45. В Версале монархи скрывали свое горе весь день. Господин де Вильдель, министр королевского двора, объявил маленькому герцогу Нормандскому, что он стал дофином. Так же как и его сестра, мальчик расплакался. При дворе говорили, что здоровье этого ребенка было таким же слабым, как и у покойного дофина. Причиной этим разговорам служили частые нервные приступы, которые были похожи на приступы эпилепсии.

Согласно этикету, родители покойного ребенка не присутствовали на похоронах, которые проходили в присутствии его гувернеров, герцога и герцогини д'Артуа. Согласно древнему обычаю, гроб, в котором покоился Людовик-Иосиф, был обит серебристым драпом. Ждали принцев, депутатов Генеральных штатов, а также представителей монархов, которые должны были окропить тело святой водой. Король отказался от церемонии в церкви Сен-Дени, чтобы не вызывать дополнительных расходов, а также чтобы избежать ссоры между представителями его и Генеральных штатов. Он приказал отслужить тысячу месс за упокой души его сына. Поскольку не знали, где достать деньги, король решил, что воспользуется придворной серебряной посудой…

Седьмого июня соболезнования королеве принесли придворные. В черных платьях, черных перчатках, вся «эта черная вереница молча проползла перед королевой».

12 июня тело дофина было перевезено в Аль-де-Грас. На следующий день в 8 часов вечера, согласно обычаю, принц Конде сопровождал тело в Сен-Вени, где оно было принято монахами и помещено в склеп после скромного отпевания. Король и королева по-прежнему оставались в Версале. Убитая горем, королева начала страдать бессонницей. Она ложилась все позже и позже. «Вечером она сидела посреди комнаты, — рассказывает мадам де Кампан, — и тут произошло ужасное предзнаменование, которое касалось королевы, и она заметила его: на ее столике всегда стояли четыре свечи, первая погасла сама, я вновь зажгла ее, вскоре — вторая, затем третья тоже погасла; тогда королева схватила меня за руку и, дрожа от страха, сказала: „Страшное несчастье грозит мне, и если четвертая свеча погаснет, как и все остальные, ничего не сможет предотвратить это“. Четвертая свеча погасла».