Барбара О'Брайен - Необыкновенное путешествие в безумие и обратно (Операторы и вещи)

Лошадь и мустанг. Надо признать, что в последнее время мустанг не проиграл, показав свой норов. Начальница после упомянутого случая хотя и поглядывала на меня весьма нелюбезно, тем не менее воздерживалась от обсуждений своего политического фаворита в моем присутствии. А впоследствии даже старалась угодить мне по мелочам, причем голос у нее делался такой же мурлыкающий, как у моих соседей, которые зауважали меня после расправы с молочником. Свои симпатии выказывали мне и коллеги по работе, которым до смерти надоела политическая болтовня начальницы. Словом, все ворковали со мной, оставался неукрощенным один молочник. Может, мне удастся заставить и его ворковать? Вопрос остался без ответа, к сожалению, потому что молочник неожиданно сменил адреса, по которым развозил продукты.

Надпочечники. Что же происходит, когда ваша здоровая, активная надпочечная железа автоматически срабатывает в стрессовых ситуациях? (Вспомним медведя, неожиданно встретившего кугуара. Об этом я читала в библиотеке. Медвежья железа начинает непроизвольно выбрасывать в кровь огромное количество адреналина, от чего медведь приходит в ярость. Кугуару и одного взгляда довольно, чтобы убедиться, что противник прямо-таки клокочет от ярости. Кугуар так же непроизвольно разворачивается, и давай Бог ноги).

Но что происходит, когда вы произвольно, сознательно управляете железой и не даете свободно излиться адреналину, чтобы привести в действие ваш зык или кулаки? Разве адреналин прекращает выделяться? Куда же поступает адреналин, если у него нет возможности дать выход своей энергии с помощью слов, кулаков или приступа истерии? Возможно, в моем случае, не найдя прямого применения, адреналин вызвал то самое отравление, о котором догадывался Юнг?

Операторы не раз затевали разговор о лошадях и мустангах. Мустанг был превращен в лошадь в результате "операторского промаха", а потом был снова возвращен в свое "мустанговое естество". Как заметил Ники, "эксперимент, проводится не совсем в твоих интересах, но твоя выгода заключается в том, что ты снова превратишься в мустанга".

Если отвечающее за все процессы Нечто творчески проанализировало раскол в сознании и наметило ход ремонтных работ (вполне приемлемая теория для психоаналитиков, не занимающихся лечением шизофреников, и неприемлемая для психиатров, занимающихся лечением), то оно искусно восстановило те каналы, по которым должен «течь» адреналин.

Перемещаясь от одного слушания к другому, я сражалась с Операторами на их собственном поле. Меня убеждали в необходимости бороться, и когда я не проявила необходимой напористости, меня подбодрили и воодушевили неожиданно появившиеся на сцене Лесорубы. Вынужденная сражаться почти что против собственной воли, я вдруг обнаружила, что игра стоит свеч. Анализируя свою шизофрению, я воочию увидела постепенное возвращение мустанга. После счастливой встречи с Лесорубами я одолела Громилу и продолжала отважно сражаться с другими зловредными Операторами, пока Паук неожиданно не выскоблил мне всю решетку, после чего меня спешно представили на последнее слушание и выпустили на свободу.

Здесь понятно даже символическое значение решетки. Построенная на иссохшем берегу консервативным, рассудительным Бертом, она означала: помалкивай, не кипятись. Ее разрушили и заменили другой: выпускай пары, не засоряй систему. Выходит, на подсознательном уровне я всегда осознавала опасность превращения в покорную лошадь, которой предписано не брыкаться. Поэтому, когда представился случай, я устранила нарушение на подсознательном уровне, совершив самое существенное, что на языке физиологии означало расчистку прежнего русла для адреналина, который, двигаясь "в обход", как бы попадал в клетки мозга и отравлял их.

В этой теории было больше смысла, чем во всех вычитанных мною из книг. Я была рада, что нашла хоть какой-то ответ. Меня он вполне удовлетворял. Открытие, однако, вызвало у меня некоторое разочарование. Я почти смирилась с мыслью, что мне придется до конца дней ладить с Нечто, играя по его правилам — не слишком сложным, хотя и не всегда устраивающим меня на сознательном уровне. А теперь мне, видимо, надо научиться ладить с активно действующими надпочечниками путем бесконечных компромиссов.

Психиатры и шизофреники

Жалуясь на трудности лечения шизофреников, психиатры в один голос отмечали их нежелание сотрудничать с лечащими врачами. Как выразился один из них, "шизофреники ужасно необщительны".

Представляю, как психиатр уютно устраивается для задушевной беседы с шизофреником, а тот на увещевания не таиться и выложить все, что наболело, почему-то невозмутимо молчит и не желает общаться. А ведь при желании может так разоткровенничаться, что и у самого психиатра обнаружит неполадки в подсознании. Так нет же, знай себе упираются: один сидит и приветливо хихикает; другой смотрит на врача как на пустое место; третий, видно, доведенный до ручки общительным психиатром, сидит, словно в столбняке, иногда загородив глаза руками, как будто пытаясь избавиться от его присутствия. Как ни крути, а братия и впрямь непокладистая.

Однако, если взглянуть на все это по-особому, то все шизофреники с безмятежным спокойствием держатся за свои якоря, непостижимые, крепко сидящие, не видимые постороннему глазу.

Согласно учебникам, существуют четыре вида шизофрении, удивительно разных и странно схожих. Сходство занимало меня больше, чем различие, потому что похожесть вызывала какой-то неясный отклик в подсознании.

Шизофреник кататонического типа являет собой воплощение ухода в себя. Неведомым образом повинуясь разуму, тело приобретает такую мышечную ригидность, что кажется изваянием и может часами оставаться в таком положении. Десятки иллюстраций изображают оцепеневших посреди палаты кататоников, абсолютно не замечающих более активных собратьев. Позы — самые неожиданные: с вытянутой вперед рукой, или с поднятой над головой рукой, или закрывающей глаза рукой. Они могут стоять не шелохнувшись часами. Кажется, кататоник предпочел превратиться в статую, чтобы только не иметь больше дел с миром живых. Воплощение застывшего вызова.

Обыкновенный, или «простой» шизофреник ведет себя не столь вызывающе. Уйти в себя безопаснее, вот он и сидит в глубочайшей апатии, недоступной для нормального разума. Молчание, устремленный в пустоту взгляд говорят о такой же, как у кататоника, отрешенности, а возможно, и о более развитой способности отключаться от реальности. Зачем стоять столбом, ополчившись на весь белый свет, да еще и отгораживаться от него рукой, зачем все время бояться, что стоит расслабить мышцы, и тебя снова засосет мир живых? У «простого» шизофреника якорь лежит глубже. Он замыкается в себе так же крепко, как кататоник сокращает свои мышцы. Можно включить у него над ухом сирену, психиатр может сколько угодно обращаться к нему, санитары будут суетиться вокруг него, но им не добраться до его замурованной сердцевины, хотя тело будет безвольным и податливым, как увядший салат. Равновесие наконец достигнуто, больше никаких внутренних землетрясений и ураганов. Вход закрыт. Покой и тишина до конца дней. Сижу на вечном якоре.