Ирина Ободовская - После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Мало того, исключительная любовь к детям, постоянная по­требность материнства — со всеми его не только радостями, но и огорчениями, тревогами, заботами — были характернейшей чер­той ее натуры, тоже отличающей ее от большинства представите­льниц великосветского общества. И это ярко проявилось уже почти с самого начала ее семейной жизни и не ослабевало даже в пе­риод ее наиболее шумных придворно-светских успехов и вспых­нувшего было увлечения Дантесом, вызывая восхищение поэта и непонимание и осуждение этого со стороны ее сестер. «Таша поч­ти не выходит, так как она даже отказалась от балов из-за ее поло­жения, и мы вынуждены выезжать то с той, то с другой дамой», — жалуется в письме к брату 28 января 1835 года Александра Гонча­рова. Отказ от балов был вызван, кстати, тем, о чем Пушкин писал месяцев за шесть до этого в конце марта в письме к Нащокину: «Жена во дворце. Вдруг, смотрю, с нею делается дурно - я увожу ее, и она, приехав домой, выкидывает». «Вот до чего допляса­лись», - записывает он же в дневнике. Из дальнейшего видно, как это глубоко огорчило Наталью Николаевну. А Екатерина Гончаро­ва в связи с этим прямо почти негодует: «Надо тебе сообщить и не­которые наши новости. Прежде всего о самой большой и самой плохой: Таша уже три месяца, как в положении. Бедная, только что освободится и опять за то же принимается» (4 декабря 1835 г.).

После трагической гибели мужа страстная любовь Натальи Ни­колаевны ко всем их осиротевшим детям все нарастала. Причем она хотела, чтобы, потеряв отца совсем еще маленькими, они зна­ли и всегда помнили, что они — дети не второго ее мужа, а именно Пушкина. Этим, несомненно, объясняется то, о чем упоминает в своих записках Арапова и в чем действительно можно ей доверять: несмотря на самые добрые отношения с отчимом, он всегда был для них (это, конечно, установила с самого начала Наталья Нико­лаевна) Петром Петровичем. Любила она и детей от Ланского. Эта ее любовь к детям вообще была широко известна, тем более близ­ким к ней людям. Так, В. А. Нащокина просила ее брать к себе на праздники десятилетнего сына, который учился в Петербурге (На­щокины жили в Москве). «Я рассчитываю взять его в воскресе­нье, — писала Наталья Николаевна Ланскому. — Положительно, мое призвание — быть директрисой детского приюта: Бог посыла­ет мне детей со всех сторон и это мне нисколько не мешает, их ве­селость меня отвлекает и забавляет». Действительно, у Ланских, помимо своих детей, жил племянник ее мужа, Павел Ланской, систематически живал другой ученик училища правоведения, сын се­стры Пушкина, Ольги Сергеевны, Лев Павлищев, к которому На­талья Николаевна к тому же испытывала особенную симпатию. «Горячая голова, добрейшее сердце», — пишет она Ланскому и, как бы объясняя причину своего чувства и не тая этого от второго своего мужа, с предельной искренностью и простодушием добав­ляет: «Вылитый Пушкин».

Это — одно из нагляднейших подтверждений того, каким жи­вым и любимым оставался в памяти сердца самой Натальи Никола­евны образ ее первого мужа. А то, что она так могла говорить об этом Ланскому, бросает еще один ярчайший пучок света не только на ее натуру, но и на характер того, в выборе которого после столь продолжительного вдовства она не ошиблась: нашла в нем заве­щанного Пушкиным д о с т о й н о г о ее человека.

Исключительно выразительна данная здесь Натальей Никола­евной, делающая честь по-женски проницательному уму и по-жен­ски же чуткому сердцу ее самой, характеристика Пушкина: « Горя- чая голова, добрейшее сердце». Эти действительно столь же «про­стые и безыскусственные», как и жизненное призвание, которое она хотела и стремилась осуществлять, слова в высшей степени со­держательны и вместе с тем показывают, как глубоко проникла она и в натуру того, кто был ее первой и оставался навечной любо­вью, — Пушкина-человека, и в отличительнейшую черту его «души в заветной лире» — творчества русского национального гения, ко­торый воистину по природе своей — это, помимо всего остально­го, являлось одной из существеннейших его особенностей — был гением добрым.

Необходимо остановиться и еще на одном эпизоде из жизни Натальи Николаевны, показывающем, как и в самом деле умела она проникать в чужую душу, с каким сочувствием и участием мог­ла не только откликнуться на горе и беду других людей, но, более того, активно помочь из нее выйти. Кроме записок Араповой, до нас дошел, в сущности, всего лишь один и притом совсем неболь­шой (несколько страниц) мемуарный источник, которому (по все­му его содержанию и характеру) в отличие от пресловутых араповских записок вполне можно доверять.

Уже после смерти Николая I, в 1855 году, почти при конце Крымской войны, в Вятку приехала и провела там несколько меся­цев Наталья Николаевна Ланская вместе с мужем, которому было поручено сформировать в этих местах народное ополчение. По до­роге она простудилась (заболели и опухли ноги) и обратилась к считавшемуся лучшим в городе врачу - доктору Н. В. Ионину, со слов которого, дополняя их свидетельствами матери и других об­щих знакомых, рассказывает обо всем этом его дочь, Л. Спасская. Входя в комнату больной, доктор рисовал ее в воображении «са­мыми привлекательными красками», но его постигло разочарова­ние. Ей было тогда около 43 лет (по представлениям того времени возраст уже весьма почтенный), и красота ее уже не представилась ему столь «знаменитой», зато личность, манера обращения с людь­ми этой «сердечной, доброй и ласковой женщины» (слова, как ви­дим, почти совпадающие с тем, что писал о ней Пушкин теще) очень его, как и всех, с кем Наталья Николаевна вступала в это вре­мя в общение, привлекли. Уже такое начало рассказа, столь непо­хожее и даже прямо противоположное воспоминаниям о жене и вдове Пушкина других, как правило, недоброжелательных к ней современников, которые не могли, однако, не признавать ее кра­соты, но отказывали ей во всем остальном, вызывает к нему дове­рие, а по его ходу оно еще более усиливается.

В одном из домов, которые посещала Ланская, ее познакомили с находящимся в Вятке в почти семилетней ссылке самым круп­ным русским писателем-сатириком М. Е. Салтыковым-Щедриным. Она приняла в нем большое участие и, пользуясь столичными свя­зями своими и мужа, добилась его освобождения и возвращения в Петербург. Исследователям Салтыкова-Щедрина был давно изве­стен этот эпизод, который прочно, как непреложный, без всяких комментариев вводился ими в биографию Салтыкова; а пушкини­сты, в силу своих предубежденных взглядов на жену и вдову Пуш­кина, просто — до Ободовской и Дементьева — не обращали на не­го никакого внимания. Между тем этот факт не только должен быть учтен, но и требует — считаю я — очень для нас существенных дополнительных пояснений.