Валентин Бережков - Как я стал переводчиком Сталина

Посещение интерклуба предоставляло возможность ближе познакомиться с моряками, побеседовать с ними за кружкой пива. Мне, со знанием немецкого и английского языков, не представляло труда завязать такую беседу. Хотя бы на одном из этих языков изъяснялся любой моряк. Помогал я и Зайцеву, не владевшему иностранными языками, вести беседы в интерклубе. Его интересовали отношение нейтралов к войне, сведения, которыми они могли располагать, о приготовлениях англичан и французов к активным военным действиям против Германии. Все это, вернувшись ночью в гостиницу, Зайцев тщательно заносил в толстый блокнот, который всегда держал при себе.

Наконец настал день, когда на пирсе появились два железнодорожных состава из купированных жестких вагонов. К тому времени были уточнены списки немецких моряков, оформлены проездные документы. «Бремен» покинули почти все, кроме капитана Аренса, двух его помощников и небольшой группы механиков и матросов, необходимых для поддержания судна в рабочем состоянии. Эвакуируемые моряки разместились в вагонах, и поезда с небольшим интервалом двинулись в путь. Зайцев поручил мне сопровождать немецких моряков до границы, а сам вернулся в Москву. Я ехал во втором составе и помогал начальнику поезда общаться с немцами, да и сам старался быть заботливым хозяином. Ходил из купе в купе, справлялся о самочувствии, улаживал недоразумения в вагоне-ресторане и за дорогу сдружился со многими моряками. Это общение было и неплохой языковой практикой.

«Бремен» до середины декабря оставался в Мурманске, а затем под покровом полярной ночи добрался вдоль побережья нейтральной Норвегии к немецким территориальным водам и вернулся в порт приписки — Гамбург. Здесь судно было переоборудовано в плавучий госпиталь, но в этом качестве служить ему оставалось недолго. Вскоре его потопила британская авиация.

Укрытие «Бремена» в Мурманске — одна из первых важных услуг, оказанных советской стороной Германии после подписания пакта о ненападении. Вообще выгоды, которые Гитлер получил от улучшения отношений с СССР, были весьма значительны.

Вторая встреча «большой тройки», состоявшаяся 4–11 февраля 1945 г. в Крыму, ознаменовала важнейший этап в истории антигитлеровской коалиции. Она подняла на новую ступень также и личные отношения Сталина и Рузвельта. Поездка президента на автомашине от аэродрома Саки, близ Симферополя, до Ялты позволила ему увидеть собственными глазами масштабы разрушений на оккупированных гитлеровцами советских территориях. Мне представляется, что он вполне искренне говорил тогда Сталину, что стал «более кровожадным» по отношению к нацистам. Президент также подчеркивал, что после победы Соединенные Штаты должны оказать экономическую помощь прежде всего Советскому Союзу. Если бы план Рузвельта осуществился, если бы к нам поступало американское оборудование и американские специалисты помогали осваивать новую технику, отношения между нашими странами могли бы сложиться по-другому. И когда в Ливадии в беседах с глазу на глаз со Сталиным президент развивал планы о будущем, он, похоже, исходил из возможности советско-американского послевоенного сотрудничества. Сталин тоже приветствовал такую возможность.

В целом атмосфера Ялтинской конференции была благоприятной, что способствовало достижению договоренности по вопросам, стоявшим на повестке дня.

В то же время с приближением окончания войны все больше давали себя знать и противоречия внутри коалиции. Рузвельт в беседах со Сталиным неоднократно подчеркивал, что с наступлением мирного периода активизируются силы, выступающие против сотрудничества США с СССР в послевоенное время. Поэтому президент продвигал идею послевоенного устройства и форсировал разработку принципов, на основе которых должна действовать новая организация международной безопасности.

Тогда все три лидера заявляли, что считают особенно важным сохранение единства великих держав, обеспечение механизма, который позволил бы им совместно действовать с целью поддержания прочного мира.

Верили ли они в такую возможность? Или же провозглашенные цели далеко не во всем отвечали их подлинным замыслам?

Сталин с подозрением воспринял формулу, выдвинутую англичанами и поначалу поддержанную американцами, о правилах голосования в Совете Безопасности, новой международной организации. Он настаивал на сохранении права «вето», и когда вскоре после Ялты была достигнута договоренность о приемлемой процедуре, советская сторона расценила это как признак готовности Вашингтона строить послевоенные отношения с Москвой на основе равенства.

О Ялтинской конференции существует много литературы. Проблемы, которые там обсуждались, так же как и принятые решения, хорошо известны. И все же оказался живучим миф о том, будто в Крыму произошел раздел Европы. Ничего подобного там не было. Разговор шел лишь о разделе Германии. Причем на этот раз Рузвельт и Черчилль, которые еще в Тегеране энергично выступили в пользу расчленения Германии на несколько мелких государств, отстаивали свой план довольно вяло.

С советской стороны выражалось сомнение в реалистичности идеи раздробления Германии. В итоге в Ялте было решено передать этот вопрос на рассмотрение Европейской консультативной комиссии. В дальнейшем он был вообще снят с повестки дня. Что касается остальных восточноевропейских государств, то о них, кроме уже упоминавшегося польского вопроса, вообще не было речи в плане раздела сфер.

Из территориальных проблем было принято лишь решение о передаче Советскому Союзу Кенигсберга и прилегающего района Восточной Пруссии, а также достигнута договоренность об условиях (включая передачу Южного Сахалина и Курильских островов), на которых СССР вступит в войну с Японией.

Интересно, что и Сталин, и Рузвельт очень высоко оценили Ялтинскую конференцию. Оба они охарактеризовали ее как пример равноправных отношений. Президент Рузвельт говорил о «поворотном моменте» в истории США и всего мира. Он заявил, что эта встреча должна подвести черту под системой односторонних действий, замкнутых союзов, сфер влияния. Всему этому, сказал президент, предлагается замена — всемирная организация, в которой все миролюбивые государства смогут принять участие.

Мне представляется, что опыт Ялты, определенная степень доверия, обнаружившаяся тогда между Сталиным и Рузвельтом, могли привести к серьезным изменениям к лучшему в международных делах и во взаимоотношениях СССР и США. Ялта, казалось, открыла к этому путь. Такое ощущение было, во всяком случае, в Москве. Но оно длилось недолго.