Николай Колибуков - Аджимушкай

- Орел! Молодец! - генерал вынимает платок и вытирает увлажнившиеся глаза. - Пойдемте, Хижняков. - Он направляется к выходу, приглашая с собой и подполковника Шатрова, который на ходу бросает нам:

- Вечером вас сменят. Обо всем замеченном доложите командиру взвода, а он пусть передаст Сомову.

- Ну что? - как только мы остались одни, спрашивает Чупрахин. - Поняли? Все уже готово. Скоро будем в Крыму. А насчет Москвы - это болтовня, Егорка. Никуда нас не пошлют, тут будем молотить фашистов.

Кувалдин отвечает:

- Для меня, Иван, Москва всюду, не только там, в Москве. Понял?

- Очень даже. Не один ты так думаешь.

С наступлением темноты покидаем наблюдательный пункт, идем не берегом, а прямо, кратчайшим путем. Местность - сплошной муравейник: то там, то здесь слышатся команды, топот ног, глухие удары саперных лопат о мерзлый грунт, проходят взводы, роты, производятся тренировочные посадки на катера и баржи. Пролетает вражеский самолет. Кругом все замирает, и тотчас же в стороне, километрах в полутора от берега, вспыхивает яркий шар осветительной ракеты, сброшенной на парашюте фашистским летчиком. В мирное время можно было бы и полюбоваться этим висящим в небе пучком света. Но сейчас он кажется зловещим, холодным светящимся пауком с вытянутым брюхом.

В землянке застаем одного Шапкина, сидящего с газетой в руке возле фонаря. Заметив нас, он поднимается и кладет раскрытую газету на вещевой мешок. Кувалдин докладывает о результатах наблюдения.

- Значит, все-таки они там барахтаются, - выслушав Егора, произносит Шапкин. Его бесцветные, реденькие брови смыкаются у переносья, а плечи поднимаются кверху. - Не понимаю! Откуда вы взяли такие данные? Ведь немцы совершенно не подозревают о десанте. Проверю, возможно, рыбаков приняли за фашистов. В термосе ваш обед, я пошел к командиру роты.

Беру газету. Внимание привлекает заголовок "По фашистскому самолету из ручного пулемета". Читаю вслух:

- "Рота совершала марш. Неожиданно в воздухе появились вражеские самолеты. Командир отделения Захар Шапкин, пренебрегая смертельной опасностью, смело открыл из ручного пулемета уничтожающий огонь по воздушному врагу. Вокруг рвались бомбы. Но мужественный боец продолжал единоборство с фашистскими стервятниками да тех пор, пока самолеты врага не были отогнаны, Командир роты объявил Шапкину благодарность. А недавно за новые ратные дела Шапкина назначили командовать взводом. Однополчане горячо поздравили мужественного бойца и пожелали новых славных боевых дел.

Красноармеец К. Беленький".

- Написал все же, - говорит Кувалдин. - Надо поздравить старшего сержанта.

- Обязательно, - соглашается Чупрахин, открывая термос с горячими пахучими щами.

Вбегает Беленький. Он шепотом сообщает!

- Только вам, по секрету, смотрите - никому... Через два дня в бой, туда, - он показывает на оконце и тянет; - Де-ла-а! Пришла пора желанная, пришла...

- Писать будешь о нас? - спокойно, без тени иронии спрашивает Чупрахин, набивая рот гречневой кашей. - Пиши, Кирилка, пиши. Ты теперь там, в верхах, при командире, тебе виднее...

- Да нет, товарищи, - поясняет Беленький. - Я же, как и все, пойду вместе со взводом. В штабе временно работал. Оно, конечно, - переходит на шепот. - С одной стороны, если бы кто-нибудь из вас сказал политруку обо мне: так, мол, и так, газетчик; с другой стороны, нельзя ли его как-то зачислить ну, скажем, в медсанбат, пусть освещает нашу боевую жизнь. А самому неудобно об этом говорить.

- Конечно, - соглашается Чупрахин и трясет газетой. - Читали, как ты тут о взводном написал. Радуйся, философ, в люди выходишь. И выйдешь, если тебя волной с палубы не сшибет.

- Так бывает? - интересуется Беленький. - Нет, серьезно, Иван? Я никогда не бывал на море. Первый раз в жизни придется...

За окном поднимается ветер. Он гудит протяжно, с надрывом. Чупрахин успокаивает Беленького:

- Ничего, Кирилка, море как море. Перепрыгнешь. Только зайцы боятся воды.

- 5

Завтра во взаимодействии с моряками Черноморского флота и Азовской флотилии пойдем на штурм Керченского полуострова. Только что закончилось открытое партийное собрание собрание, В нашей разведроте - восемь коммунистов и пятнадцать комсомольцев. Почти все выступили в прениях. Чупрахин говорил, что он будет разминировать фрицев аккуратно, без лишнего шума, но так, что от страха закрутятся в гробу ихние большие и маленькие фридрихи и кайзеры, а Гитлера по этой же причине хватит падучая болезнь.

Кувалдин, как всегда, был немногословен. Теребя в руках шапку, он пробасил:

- Как командир первого отделения приказываю всем быть в первых рядах. А остальное я доскажу в бою автоматом и гранатой. Фашист, он такой язык понимает лучше.

С подъемом произнес речь Беленький. Говорил он долго, делая большие отступления "в глубь веков". От усердия у него нос покрылся обильным потом. Закончил призывом бить германца по-шапкински, не зная страха. Сам Шапкин не выступал. Он только с места заявил:

- Я человек беспартийный. Но свой голос присоединяю к словам коммунистов и комсомольцев.

Решение было коротким. Его зачитал политрук:

- "Мы, коммунисты и комсомольцы, бойцы и командиры разведроты, заверяем советский народ, родную партию в том, что без страха и колебания идем на штурм Керченского полуострова и, чего бы это нам ни стоило, с честью будем сражаться за полное освобождение советского солнечного Крыма от фашистской оккупации. Всем коммунистам и комсомольцам быть в первых рядах, штыком, огнем автомата и гранатой бить гитлеровцев до полного разгрома. В бою поддерживать друг друга, не оставлять в беде товарища".

Потом пели "Интернационал". Его подхватила в стороне соседняя рота. И песня покатилась по всей окрестности. Пели артиллеристы, саперы, моряки, танкисты, пели авиаторы в капонирах полевого аэродрома.

Звуки гимна и сейчас еще продолжают звучать в ушах. Беленький готовит корреспонденцию о прошедшем собрании. Кирилл уже не раз бегал к политруку, и, кажется, Правдин сказал ему: "Пиши - отошлем". Теперь Беленький всем нам не дает покоя: требует, чтобы выслушали начало, или, как он говорит, запевку к статье. Это начало он дополняет и изменяет через каждую минуту и сразу же после этого просит послушать. Больше всех достается Егору: он коммунист, и ему нельзя отказать в просьбе Беленькому, но Кувалдин на слова удивительно туг, ему легче отрыть окоп в полный профиль, чем на глазах у людей произнести десяток слов.

Кирилл хватается за голову и начинает отчаянно тереть виски. Он всегда так делает перед чтением своих корреспонденции. Кое-кто пытается выскочить из землянки. Но Беленький спешит загородить собой выход:

- Товарищи, дело общественное, я, собственно, для вас же стараюсь.