Елена Погребижская - Дневник артиста

Тройка истребителей заканчивает третий залет. Каждый раз, когда двое из них охватываются дымом и начинают закладывать фигуры высшего пилотажа, типа брюхом вверх нестись к земле или выкручивать петли, с земли командуют, чтобы борт один, два и три шли на посадку. Потому что управлению полетами это кажется слишком рискованным. Для того и нужен четвертый вылет, чтобы снять все рискованно. На борт одного из истребителей просится парень из нашей съемочной группы — он с детства мечтает полетать на истребителе. Ему запрещают есть. Сами знаете, каково лететь пообедавши, когда самолет выделывает всякие штуки в воздухе. Все, кто остались на земле, ждут, с каким лицом он вернется в вагончик. Возвращается разочарованным. Летел в том самолете, который как раз ничего не делал, шел ровно, а вот зато другие — и петли, и бочки, и все там, что положено…

Рассказ о съемках клипа на песню «Встану»-4.

Леха все дни проводит в гипсе. Добрые люди спорят, будет у него под гипсом чего с кожей или нет. В итоге со страху ему делают новую «руку» — чтобы можно было снимать и надевать легко.

Люди с аэродрома сэкономили на дымовых шашках, и поэтому на сцене катапультирования в дыму все обкладывают какой-то горящей ветошью и шинами. Дым черный и вонючий. Притом его недостаточно. Специально подруливают самолет, чтобы тут же работал, создавал ветер и дым бы увеличивался. Дыму больше не становится, зато все горящие тряпки радостно летят на людей. Ответственный за дым местный технарь по-прежнему уверяет, что дымить будет лучше шашек, только надо все это накрыть железным листом и запустить самолет для ветру еще раз. В это время в кабине, в этом подлом дыму, сидит Леха и катапультируется уже раз восьмой. Режиссеру картинка не нравится, и техники продолжают свои манипуляции с ветошью и подручным самолетом, а Леха все выбрасывается из кабины и выбрасывается.

Жутко похолодало. Градусов десять. Наконец-то моя куртка стала по погоде. Предлагают переснять на улице при этой погоде сцену в душе. Леха к этому готов.

Летчик на закате убегает между стоящих самолетов вдаль. Метров триста от камеры. Как-то странно он бежит, переговаривается между собой группа. У него ж рука ранена, а он чего-то ковыляет. Герой бежит, удаляясь и удаляясь. Потом кто-то объясняет, что он все съемочные дни пребывает в армейских ботинках на три размера меньше.

Камера снимает с самолета разбившийся истребитель, охваченный пламенем. Тайна, покрытая мраком, как они это сделали.

Герой только что приземлился и лежит в поле, со сломанной рукой, окутанный собственным парашютом. С трудом поднимает голову, и тут все понимают, что он слишком чистый. Героя начинают возить лицом по болотцу и валять в траве. Он становится совсем несчастным от этого, и сцена удается.

В порыве чувств смятенный герой шарахает рукой по зеркалу. Зеркало вдребезги. Должно то есть так быть. Прикол в том, что зеркало намертво приклеили к стенке без малейшего зазора так, что оно отказывается разбиваться. Так, эдак, со всей дури, со всей мощи, после того, как вогнали болт, после того как размочалился гипс, после того как подложили под него подставки, чтобы отделять от стенки, даже надрезали слегка стеклорезом — не бьется, собака, и все тут. Было нарезано специально четыре штуки, чтобы делать дубли, а мы не можем разбить и одного. В итоге разбили его пассатижами. На мелкие кусочки. От злости. Кто разбил? Я.

«Не курите рядом с прогулочными самолетами, — предупреждает группу смотритель аэродрома. — Они стоят около миллиона». — «А почему рядом с истребителями было можно?» — «А потому, что истребители дешевле», — скромно опуская глаза, отвечает он.

Мы уезжаем с аэродрома в пятницу ночью. Мы тусовались здесь с понедельника. За это время мои дорогие шмотки превратились черт знает во что. Уезжать не хочется, потому что мы привыкли к тому, что над головой летает что-то, все ходят в летных комбинезонах и в тысячный раз саундтреком ко всему звучит: «Все равно я встану…»

Целый день сегодня ношусь в мыле — точек десять. Поэтому и потянуло обновить дневник — в качестве заглушения гула ног. О звездной болезни и «артист изменился».

Обожаю разочаровывать господ и дам поклонников. Потому что это верный способ приблизиться к реальности. Светлый образ, созданный добрым воображением на той стороне сцены, нимало не относится ко мне. Вот к этому вот человеку, который сидит и набирает этот текст на клавишах. Я, наверное, специалист по отниманию самого дорогого — иллюзий. По порядку. Мне жалуются: с нами не общаются, по крайней мере уж точно не так искренне и часто, как раньше. А кто должен? Никто из нас никому ничего не должен. Наверное, на новом витке моей сногсшибательной карьеры в шоу-бизнесе кто-нибудь сможет меня ознакомить с правилами поведения артиста с поклонниками — ну типа, как в промофильме про Бритни Спирс. Бритни приезжает на Гавайи. Час дня. Бритни стучится в некую дверь. За спиной у звезды притаилась съемочная группа. «Тук-тук. Это Джулия?» Дверь открывает девочка лет двенадцати. Сразу же после того как она видит Бритни, девочка начинает очень мило и очень громко визжать. «Джулия, — говорит мисс Спирс ласково, — я знаю, что у тебя сегодня день рождения, поэтому зови всех своих друзей — будем праздновать». И полчаса камера снимает безудержную радость детей по поводу того, что сама Бритни Спирс запросто отмечает день рождения Джулии с Гавайев. Вот этого-то я пока и не умею. И считаю, что основное место контакта — это концертный зал. Поэтому играйте сами, товарищи, в подвижные игры на природе, у меня просто совсем другая творческая задача.

Нас бросили, мы никому не нужны, нас никто не слышит — это к психотерапевту, очевидно.

Наше мнение не важно — вот это как раз не так. Например: «Я все время утверждаю, что альбом, блин, фиговый получился, а со мной не соглашаются. Меня не слышат». Да нет, слышат, просто у всех мнение свое. И у меня оно точно другое. По этому поводу.

Еще деталь. Какие у меня, интересно, есть обязательства по отношению к господам фэнам? Постоянный апгрейд со своей стороны пообещать могу, оставаться на плаву и продвигаться — могу, могу еще пообещать, что буду относиться с любопытством к тем, кому интересно то, что я делаю, и отвечать благодарностью за приверженность.

Артист, наверное, — это такая сволочь, которая никогда, скорее всего, не ответит взаимностью. Да еще и провокационные тексты вывешивает. А может, и ну его, пусть, может, музыкой занимается?

Очень хорошие ощущения у меня от ведения радиопрограммы. И в конце концов можно свободно говорить о том, что меня правда волнует. Вот волнует меня судьба артиста, и мы тут давай трогательно рассуждать о том, заслужил ли Владимир Кузьмин клуб на сорок человек, где он выступает, или он заслужил большего. И, что удивительно, тут же начинает звонить народ и убеждать, что человек сам выбирает и что сорок человек настоящих поклонников — это то, что надо. И Рихтер обожал выступать в маленьких залах — дяденька не поленился позвонить из машины и это сообщить. А Кузьмин как человек тронул всех — и эта его «Пристань твоей надежды», и романтические песни, и Алла Пугачева и т. д. Имею жажду больших залов, и попрятать ее некуда. Больше, лучше, по-другому — говорят, это основной контекст человеческой жизни. Соглашаюсь. С акцентом на первые два пункта.