Елена Погребижская - Дневник артиста

— От шести лет, — сказала мне продавец.

— Зачем же детям шести лет духи?

— Чтобы они всякую гадость родительскую на себя не лили.

Понятно, думаю, у них гадость своя.

Сегодня день вполне ленивый. В стратегическом смысле — мы ожидаем.

Мы ожидаем, когда пара перцев примут насчет нас решение, и в свете этого, говоря канцелярски, горизонты раздвинутся или нет.

Поскольку я представитель богемы, а не клерк, то деть мне себя сегодня решительно некуда. Вчера в компе сделалась песня, только нету слов. Это мне оправдание, почему сегодня меня не прет писать. У меня есть коронная отмаза: «я же живой человек». Или вот еще одна: «мы же не клерки…».

Ну и поэтому сегодняшний день нельзя назвать особо результативным. Один отказ по телефону — важный, деловой, один переписанный диск для отправки саунд-продюсеру, три часа слоняния по квартире, полтора часа спортзала.

В голове вертятся две строчки, к которым никак не прилипает остальное. Я лениво отмахиваюсь. Видно, не время. Строчки такие:

Пришла Люда. Она убирает. И все время ворчит. Она ворчит так, что ясно — это все адресуется мне. Сегодня Люда пришла и сразу стала что-то пересыпать и ворчать. В это время мое бренное тело лежало аки камбала и спрашивало, может оно среди дня заснуть или нет. Люда разговору помешала, потому что стала мне громко кричать:

— Могли бы и предупредить о камнях.

— О каких камнях? — Камбала переворачивается.

— Об этих вот. — Люда показывает миску со стекляшками.

Мне становится все понятно. Стекляшки были в вазе на дне — в воде, где стояли цветки. Цветки погибли, поэтому Люда их выкинула, а воду вылила. В унитаз. Там она, понятное дело, обнаружила стекляшки. И была вынуждена собирать их в мисочку.

Услышав эту историю, мой директор сказала: «Я бы на месте Люды вам эти стекляшки затолкала…» Продолжения не последовало.

Тетенька с цветами молилась Тимирязеву. Она стояла, шевелила губами и крестилась. Она кланялась несколько раз, а потом положила цветочки к ногам каменного Тимирязева.

— Может, подойти, огорчить и сказать, что памятник-то Тимирязеву?

— Не стоит. Кайф обломается.

Сейчас я буду жарить мясо в рукаве. Рукав — это целлофановый пакет специальный, куда засовываются кусочки мяса, — и в духовку. Через полчаса готовое мясо достается. Я понимаю, что я совсем не выгляжу как человек, который будет готовить мясо в рукаве, но лучше знать правду.

В бассейне дяденьки с длинными волосами активно пялились.

— Наверное, потому, что у нас купальники одинаковые.

— Нет, потому, что у тебя фигура хорошая.

— Да нет, наверное, потому, что мы просто люди, которые приковывают к себе внимание.

— Фигня, они и сами такие перцы, что совсем не стереотипные. Можно вполне на них пялиться тоже.

Очень хочу начать верить в Бога. Я, наверное, созвонюсь со знакомым священником и попрошу его меня убедить. Я очень хочу.

Отчего-то осенью сжимается сердце, и не могу объяснить, собственно, почему. Особенно сжимается осенью на бульварах. Поэтому мне больше нравится вечером осени, чем днем. Когда вечер и огни — все однозначно, не то что сумрачный день с оголяющимися деревьями.

Сегодня никто не молился Тимирязеву, в какой-то момент показалось, что парень молится Гоголю, но он просто фотографировал девушек на постаменте и наклонился.

Где-то мне встретилась фраза: «Я делаю покупки, следовательно, я существую». Не знаю, может, я знатный шоппер, а может, нет, но что-то психотерапевтическое в делании покупок явно есть. Даже если покупаю не я, а я просто смотрю. Зато я могу померить ядовито-желтое пальто. Оно мне мало и ядовито-желтое, как было сказано, но это приятно — видеть себя в нем в зеркале, пока твой друг, зайдя в магазин просто погреться, покупает штаны, которые, как внезапно оказалось, другу страшно нужны.

Мы обсудили, сколько штанов может быть у человека, и решили, что столько, сколько он хочет. Главное, что задница одна.

Мне поставили пятьдесят спутниковых каналов. Сижу и спрашиваю, когда уже все поставили: зачем это мне, когда я в принципе не смотрю телевизор. Человек — существо парадоксальное.

Я хочу РА-БО-ТАТЬ. Я ненавижу выходные. Придется научиться занимать себя, как поступают взрослые люди. А я они и есть. Значит, мне будет легко.

26 октября 2004 года

Как известно, я проверяю свои нервы, а заодно и все остальное, раз уж так пошло. Должны же люди иногда проходить диспансеризацию. И каждый раз врач, глядя на очередные анализы, говорит «изумительно» — как будто с сомнением, что анализы мои.

— А чего вы ожидали? — спрашиваю я ее прямо и честно.

— Эт-того, эт-того… — говорит она неуверенно.

И вот наконец она сказала, что мне не миновать гинеколога. Каждый уважающий себя человек должен ходить к гинекологу два раза в год, сказала Ирина Борисовна.

— А вы?

— Ну-у, я… я хотя бы раз в два года. А вы?

— Я… Ну, по-моему, это было один раз, лет двенадцать назад, в пединституте. И у меня остались смутные воспоминания о каком-то кресле и о том, что это как-то все неловко.

— М-да, — протянула она. — Я тогда найду вам хорошего специалиста.

Действительно, думаю я, а вдруг гинекология чудесным образом изменилась за двенадцать лет? Ну, как стоматология. Вот десять лет назад зубы отбойным молотком без обезболивания, а сейчас — нате вам — все без боли и сверкающие белые кабинеты.

Может, они там, в гинекологии, давно уже ликвидировали всякие кресла и все такое. Хотя лучше готовиться к худшему. Мисс Марпл у Агаты Кристи всегда так поступала и была права. Я же фэн Агаты Кристи.

Звоню врачу.

— Центр планирования семьи. — Интонация вверх.

— А можно мне Евгению Вячеславовну?

— Вы по направлению?

— А направление — это бумажка или слова «Я от Ирины Борисовны»?

— Значит, по рекомендации.

— Ну вот, мне записаться надо.

— Вы по программе ОПС или ТНК? — Может, это у них какие-то специальные гинекологические термины, а я их не знаю просто?

— А что это?

— Ну, это лечение бесплодия и искусственное оплодотворение.

— Мне бы… м-м-м… к просто врачу…

— К просто врачу — 400 рублей.

Мы ударили по рукам.

Один мой гадкий друг решил заставить меня все-таки пойти по программе. Раз уж, типа, так сложилось. Убью.

…В галерее Церетели выставка про Тибет. Вся галерея полна монахов в бордово-оранжевой одежде. В одном месте стоит очередь на благословение. На непонятном языке монах читает что-то и прикладывает к голове какую-то медную штуку. В другом углу трое монахов делают из песка мандалу — это такой ковер из песка. Они его сыплют через трубочки разного цвета, и таким образом получается рисунок. Я спрашиваю: «А почему из песка-то?» А мне сзади тетенька говорит какая-то: «Потому что все сущее непостоянно».