Алла Борисова - Олег Борисов. Отзвучья земного

Конечно, другие искушения тоже подстерегают. Так, забавно, что все вдруг запели. Все как один. (Самовыражение? Невостребованность?) Не важно, есть ли слух, голос. Хорошо, когда это «самовыражение» вплетено в ткань, в действие. Я, например, люблю свою песенку из «Рабочего поселка». Последняя из тех, что я пел, – о таракане [136]даже представляла интонационные трудности, и мне пришлось взять несколько уроков у композитора.

Когда-то я хотел заниматься этим всерьез и записал на свою «Десну» (о ней уже шла речь) «Песенку американского солдата» и «Всю ночь кричали петухи». Об этих записях узнал М.Ф. Романов и попросил дать ему послушать. Слушал он дважды, напряженно. Потом воцарилось молчание… Говорил он тихо: «Понимаете, Олег, вы талантливый человек. Если начнете петь, то рано или поздно это у вас получится. На определенном уровне… В футбол – тоже получится на определенном уровне. Даже если захотите манекенщиком… (!!). Но чем больше будете размениваться, тем больше будете терять в профессии. Учтите, эти маленькие потери долго будут незаметными, но потом – бах! – и вы уже катитесь, как мяч к обрыву».

Искушения получить роль через партком сейчас, слава Богу, отпали. Хотя лучше не зарекаться… Тем более что на смену парткому могут прийти другие структуры. И тоже властные. Они все равно будут выдвигать, рекомендовать. И если исчезнут собрания, доносы, то группировки всегда будут. И, скорее всего, будут кухни главрежей. Кухни не творческие – натуральные, где решается все: роли, зарплаты, поездки, мера наказания… В Ленинграде тоже была такая кухня – самая главная. Но чем-то я там не приглянулся – на лице, что ли, у меня все написано? Неумение петь в хоре? Нежелание мыть полы?

В Москве, волею судеб, оказался в «группировке». В числе той «шушеры», которая делила МХАТ. А было так. В кабинет министра культуры ворвались все «народные» – без всякого предупреждения, чтобы взять его тепленьким. Он, бедный, пил воду, оправдывался. Мы настаивали на скорейшем делении. В это время Мягков сидел в приемной – он опоздал и войти не решался. Секретарша министра переговаривалась с одним из его замов. Тому уже не терпелось попасть на прием, и он все время возмущался: ну что же так долго? кто там у него? Секретарша была лаконична: «Да всякая шушера!» «Шушера» – это: Прудкин, Степанова, Смоктуновский, Калягин, Невинный… и Борисов.

У меня не было другого выхода, как войти в ту «коалицию». Тем более что Ефремову я верил. Я возвращался в свой родной дом, как блудный сын к своему отчиму… На Васильевской, в Доме кино, увидел Галю Волчек, она улыбнулась как-то заговорщицки, почти сочувственно: «Предаст… Переступит… Помяни мое слово».

Предал… Правда, не переступил, потому что я успел унести ноги. Мы все когда-нибудь ответим там за то, что поддались искушениям. Не этим, так другим. «Время для всякой вещи и суд над всяким делом». Только одна мысль не дает покоя: а вдруг и в той жизни будут любимчики и холуи? Они ведь умеют стать такими шелковыми, гладкими. Даже если их и осудят, они быстро приспособятся, покаются, попадут под первую же амнистию по случаю светлого праздника… и все закружится по новой.

Хочу представить себе Луспекаева режиссером спектакля. Как бы он вел репетицию, ставил свет. Или выпрашивающего для себя роль. Или выступающего с вечером песен… Он, наблюдая однажды, как один из его коллег «ставил», несколько раз прошел мимо него, задевая локтем и бормоча эпиграф к «Пиковой даме» (прибавляя от себя только одно слово): «…так в ненастные дни занимались они своим делом… так в ненастные дни занимались они своим делом».

Хочу еще представить Давида Боровского, дающего интервью. Не в макетной, а на пресс-конференции, позирующего журналистам. И не в джинсах, а в «тройке» с галстуком.

Кстати, о журналистах. (Еще одно искушение – и пресерьезное.) У меня к ним с некоторых пор какая-то недолюбовь. Помните, как Яичница говорит о погоде – поначалу вроде было, а потом прошло.

Как-то пришла к нам на Кабинетную (на нашу первую ленинградскую квартиру) одна журналистка. Со спесью. У нас жила кошка, наша любимица Машка. Сибирская красавица. Правда, самый кончик хвоста был обрублен – теща неосторожно придавила его стулом. Исколесила с нами в «Москвиче» и Прибалтику, и Украину. И в самолетах летала, и поездом. И вот – эта журналистка. Увидела кошку и очень пренебрежительно стала от нее отмахиваться – как от блохи или какой нечисти. «Уберите, – говорит, – эту фашистскую морду!» Дословно. Я оторопел. Машка по-кошачьи так зло на нее харкнула и сверкнула зелеными глазами. Я попросил журналистку извиниться. С тех пор у меня к ним отношение холодноватое… В самом деле, чего стоит только их теперешнее название – «средства массовой информации»! Как не просто и как не по-русски! Получается, опять только для масс? Еще недавно спорт был самый массовый, нация самая читающая… А средства – так это как от насекомых.

Когда я рассказывал историю с журналисткой Копеляну – рассказывал шутя, как анекдот, – он слушал очень внимательно, а потом погрузился в раздумья: «Хм… Суета сует… Все эти журналисты якобы увековечивают, якобы для истории. А на самом деле – фига с два! Увековечить может только легенда. Останется ли она после Копеляна? Еще вопрос. Легенда – это когда загадка, когда шторки опущены. А какая загадка, когда трындишь о себе, не закрывая рта? Помалкивать надо и дело делать. А если дела нет, пойди порыбачь, что ли…»

Из чего складывается легенда, наверное, и он не знал. Скорее всего, это уже какие-то другие кирпичики – я свои исчерпал.

Подытожим

Прочитав свою «маленькую иммуносистему», убедился, что я теоретик никудышный. Растекание по древу, какие-то случаи из практики – как у чеховского ординатора.

Представил, что когда-нибудь это издадут. Хорошо, что получилось девять кирпичиков, а не, скажем, десять. Могло бы показаться, что я задумал новые десять заповедей. «Шаляпин-центр» обещает издать все, что я им передам. И что же? На следующий же день узнаю, что мою «иммуносистему» раздолбали в пух и прах… Тут же вспомнил, как безжалостно освистали Верховенского после одного его чтения. Как Варвара «ходила за ним всю ночь, давала ему лавровишневых капель и до рассвета повторяла ему: „Вы еще полезны; вы еще явитесь; вас оценят… в другом месте“.

Андрей Караулов, мой «самый любимый автор», замечательно описывает, как провожал меня до Ленинградского вокзала, как никто не узнавал меня по дороге и не смотрел вслед. И такой вывод: «Скромен, что ли, Борисов? По-моему, да, скромен. Не просто: „Скромен Борисов?“, а именно это „что ли“. Лучше уж было употребить более расхожее „как бы“ или, как говорил Гришка Мелехов, „кубыть“. Какая уж тут легенда!.. Паша Луспекаев – вот это легенда: все, какие можно, болезни, мордобои, короткая жизнь (эта штука очень важная, во всяком случае, для артиста… даже у Окуджавы: „…счастлив тот, чей путь недолог…“ Я понимаю, в чем тут дело, – не успеть надоесть!). И, конечно, гениальная одаренность. Никаких „что ли“! А про себя не могу вспомнить даже ни одной байки: только „умер“ или „уже при смерти“. Это я часто слышал. Очень давно, правда, Киев облетела новость: Борисов забил ножом сына, жену и кошку Мальвинку. Нижнюю квартиру, под Борисовыми, всю залило кровью. „Забил“ – это по-киевски!