Вячеслав Кондратьев - Селижаровский тракт

Помкомбата кидает рассеянный взгляд на Коншина, но быстро отводит: не до того ему, видно, - брови нахмурены, губы в ниточку сведены.

Что знает Коншин о помкомбата? Да почти ничего. Когда на формировании были, заставляли их, бывших студентов, командирские удостоверения заполнять, вот и помнит, что с двадцать второго года тот. Для Коншина все те, кто моложе его на год-два, кажутся мальчишками. Сам он с двадцатого, ну и стаж армейский почти три года... Конечно, лучше бы помкомбата Кравцов был: и в летах, и второй раз на фронте, но командиров в армии не выбирают.

Коншин, увидев Чуракова и Пахомыча, направляется к ним.

- Ну что, ребятки, тут заваривается?

- Для чего сюда пришли, то и заваривается, - хмуро, но спокойно отвечает Чураков и добавляет свое обычное: - Живы будем - не помрем.

- Будем ли? - с тоской и чуть слышно говорит Пахомов.

- Слякоть не разводи. Навалимся всем батальоном - пройдем запросто. Только прав батальонный - вести огонь надо с ходу непременно, - произносит это Чураков спокойным баском, как-то уверенно.

И становится Коншину после этих слов легче. Захотелось даже, чтоб уж скорей наступление началось, - была не была, а то уж больно ожидание замучило.

Он хлопает Чуракова по спине:

- Молодец, Иван. Тебя не прошибешь. Завидую.

- А что прошибать? Сами докладные писали, а знали ведь - не на гулянку напрашиваемся, на войну... Вот и пришли... воевать.

- Ну, бывайте, ребята, я к своему взводу пойду. - Коншин еще раз хлопает Чуракова по спине.

- Бывай, Алеха...

Из землянки помкомбата выскакивает связист:

- "Волга" вас, товарищ лейтенант.

Помкомбата, закусив губу, бросается в землянку. Кравцов и остальные ротные подходят ближе, напряженно вслушиваются.

Андрей Шергин сидит под елью и сосредоточенно смотрит на поле. Коншин идет к нему, присаживается рядом. Шергин только мельком бросает на него взгляд и ничего не говорит. Коншин завертывает цигарку и тоже молча тянется к Шергину прикурить.

- Про письма не забудь, - наконец произносит Шергин.

- Не забуду.

И опять молчание. Почему-то не находит слов Коншин. Видно, потому, что отчужден Шергин, весь в своих мыслях и далек как-то от него. Но все же немного погодя спрашивает:

- Как обстановка, на твой взгляд?

- Обыкновенная, - не сразу отвечает Шергин. - Вот по этой балочке, что от оврага тянется, я до середины поля дойду без больших потерь, а там... Там не знаю... Там, наверно, надо рывок. Но останутся ли у людей силы...

- Ты думаешь, что мы сможем взять эту деревню все-таки?

Шергин долго не отвечает. Несколько раз затягивается махрой, потом медленно, отчеканивая каждое слово, говорит:

- Я должен со своим взводом войти в нее первым...

Коншин невольно отшатывается. И смысл слов, и тон, каким они сказаны, поражают его. Ему начинает казаться, что Шергин невменяем, что он целиком захвачен какой-то именно своей целью и ничего другого для него не существует. Коншину становится даже как-то не по себе.

- Почему - должен?

Шергин поворачивается к нему, внимательно смотрит, затем говорит:

- Разве ты не понял? Адрес на письмах...

- Да... Я хотел спросить... Постеснялся.

- Мой отец - бывший комбриг... И я должен... должен доказать... Понимаешь?

- Понимаю. - Коншин действительно понимает, что Шергин в этом бою будет воевать так, как никто из них...

Между тем выбирается из землянки помкомбата, и его сразу обступают ротные. Коншин поднимается и идет туда. Совсем близко подходить неудобно, но ему так важно знать, что же теперь, после звонка комбата. Он подбирается как можно ближе и становится за дерево.

- Так нельзя! - слышит он голос Кравцова и видит, как тот резко взмахивает рукой.

- Так нельзя говорить, старший лейтенант! - обрывает его помкомбата, стараясь придать уверенность и начальственность своему голосу, но Коншин не может не видеть, что тот растерян и как-то весь смят.

- Виноват, - продолжает Кравцов. - Но ведь и дураку ясно... Не в бирюльки же играть будем. Танки-то хоть будут?

- Нам приданы два танка. Они уже здесь. Короче: это приказ, и обсуждать его нечего.

- Да, конечно, - говорит командир второй роты. - Но если не будет артподготовки, может, перенести на завтрашнее утро... Подберемся затемно, а на рассвете навалимся...

- Приказано наступать сейчас, - уже с каким-то отчаянием говорит помкомбата. - Вы же поймите - это решение не комбата и даже не командира бригады... Это свыше.

- А там, свыше, знают, что боеприпасов нет? Почему, кстати, их нет? замечает командир второй роты.

Кравцов тяжело и длинно матерится, а потом режет:

- Чего пустое молоть. Давайте решать.

Помкомбата как-то сжимается, губы кривятся, и ротные понимают, как трудно ему решиться... Он же, как и они, прекрасно понимает, что пройти это заснеженное поле, окруженное тремя деревнями, занятыми врагом, и с трех сторон насквозь простреливаемое, батальону без поддержки артиллерии почти невозможно. Смутная догадка, мелькнувшая еще в землянке при разговоре с комбатом, что не наступление это, а какой-то маневр, может быть, разведка боем, опять пробегает в мыслях, и он вдруг почти неожиданно для себя решает.

- Товарищи, - почти шепотом начинает он, - а если так? Пустим один взвод... для пробы... Если потери будут большие - отведем обратно. Ну как?

Ротные молчат... Конечно, потери будут большие. Конечно, один взвод просто погибнет на этом поле... Но ведь один взвод - не батальон, не рота...

- Ну как, товарищи? - опять спрашивает помкомбата и вытирает пот со лба.

- Чудно как-то... - схватившись за подбородок, говорит Кравцов. - Вы бы нам, лейтенант, настоящий боевой приказ дали... Сведения о противнике, соседи и прочее, ну как положено. А так что? Самодеятельность какая-то получается...

- Именно, - подтверждает командир третьей роты и сплевывает цигарку.

- Нет сведений о противнике, нет никаких соседей, наступать будет только наш батальон. Понимаете? - выпершивает помкомбата.

- А ты-то сам понимаешь? - в сердцах бросает Кравцов, перейдя на "ты", на что помкомбата не обращает внимания и снова вытирает лоб платком.

- Ну как, товарищи? - повторяет вопрос помкомбата.

Это уже не бравый двадцатилетний лейтенант, а немолодой человек с почерневшим, искривленным лицом и потухшим взглядом.

- Решай сам. Наше дело - приказ выполнять. - Кравцову и жалко помкомбата, и злость берет - поставили пацанов...

До Коншина, слышавшего весь этот разговор, дошло только одно - "взвод на пробу". И на эту пробу может пойти его взвод! Остального он не понимает - ни соображений помкомбата, ни возражений Кравцова. Только одно - "взвод на пробу, взвод на пробу". И вдруг - самое страшное - слова помкомбата...

- Хорошо, решаю. Командиру первой роты выделить взвод.

Коншин обмирает и упирается взглядом в спину своего ротного - только не второй, только не второй, только не мой... Бьется, раскалывая голову, лишь эта мысль: только не мой, только не мой...