Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный

Володя молчит. Неожиданно застенчивая улыбка трогает его задумчивые глаза.

- Орден я ведь тогда получил.

- А мне Ворошилов именной патефон вручил.

- Да... - после долгой паузы грустно выдохнул Володя. - Кажется, все так давно было. И так далеко...

Когда после разговора с Бочаровым я подошел к своим, Матюнин встретил меня недовольно:

- Чего ты там с ним любезничал? Отшлепать надо было за все эти выкрутасы у земли. Я понимаю риск, когда нужен. А здесь зачем?

- Не риск вовсе, - успокоил его сидящий рядом летчик из тарховской эскадрильи, - а натренированность. У Бочарова еще плюс талант... Нас Смушкевич знаешь как гонял! Все усложнял и усложнял учебу. Но и его ругали: почему, мол, отсебятины много?

Отсюда, где таким далеким кажется все прежнее, где рядом риск и опасности, действительно, все видится иначе. Вспомнил я нашего Гордиенко с его сверхпрограммой. Если разные солдаты, то все-таки это и потому, что разные у них командиры. Одни умеют не поддаваться магии спокойной жизни. Они видят дальше, задолго чувствуют суровую пору, как чувствуют птицы грядущие бури и землетрясения. И потому вносят в размеренное повседневное свое неудобное для других беспокойство. Их не всегда понимают: "И что им неймется?".

У других ничего этого нет. Они всегда могут сослаться на инструкцию, на привычные нормы, у них никогда не будет конфликтов и угрызений совести. Они удобны.

Но когда начинается испытание, все видят, как нужна была беспокойная голова...

Гул мотора раздался неожиданно. По такой погоде ему не полагалось бы подавать голос.

Все, кто был на аэродроме, оглянулись на звук.

Над землей сквозь сырую дымчатую морось шел самолет. Дотянул до середины поля на минимальной высоте, Только сейчас заметили в контурах машины неестественность. С левой стороны, там, где крыло сходится с фюзеляжем, чернело что-то бесформенное и явно лишнее. Это так привлекло внимание, что не сразу заметили по опознавательным знакам: чужой! Сейчас разберется что к чему - и даст ходу.

Закричали пулеметчикам, чтобы взяли на прицел. Замедлялась пробежка, вот уже инерция иссякла, чуть взвыли моторы, поворачивая машину в сторону стоянки.

То неестественное "что-то", которое сразу удивило нас, зашевелилось, изменило свои формы, увеличилось - и встал на крыле человек. Замахал предупредительно руками, закричал.

Спрыгнул на землю. Откинулась дверца люка, оттуда выбрался летчик, еще один, и еще... Их число явно превышало экипаж, теперь понятно стало, почему человек летел на крыле.

Но все остальное было еще неясно.

Потоптавшись несколько мгновений (вот сейчас прыгнут в ужасе обратно в кабину!), неизвестные не спеша направились к нашему КП, сооруженному наспех из ящиков. Впереди решительно вышагивал высокий летчик.

Рычагов вглядывался в них, прищурив глаза, затем округлым движением руки послал набок влажную свою челочку - этот жест у него обычно был как точка после раздумий или колебаний - и пошел навстречу. Когда сблизились, высокий летчик в чужой форме на ломаном русском языке пояснил, оглянувшись и бросив рукой жест в сторону фронта.

- Мы оттуда... Из армии Франко. Хотим бороться с фашизмом...

Это был Квартеро.

А на крыле лететь пришлось технику Матео, Матео-маленький - так мы вскоре стали называть его.

* * *

Высушенная земля жадно пила воду. Шли дожди, с неба лило, и, похоже, еще не скоро установится летная погода. Наш комэск два дня наблюдал, как мы киснем без дела, наконец махнул рукой:

- Ладно... Летному составу разрешаю ознакомиться с окрестностями.

Комэска же непогода нисколько не удручала. По-прежнему ходил капитан Пабло Паланкар по аэродрому, засунув руку в карман и выпятив грудь. Оглядывал хозяйство, заговаривал с охраной, обслуживающим персоналом, с техниками, которым в плохую погоду все равно работы не убавлялось.

- Ну что, Петрович, слава твоя растет?

- В чем дело, товарищ командир? - не понимал техник.

- Газеты пишут, что в эскадрилье "Прославленной" есть один выдающийся техник. Он пообещал однажды починить самолет за ночь, а провозился двое суток.

- Так, товарищ командир, разве я знал, что его пропорют всего? Вы поглядите - одни лохмотья.

Павел Васильевич идет дальше. Наш одногодок, он очень талантлив, смел, и не случайно его назначили командиром первой советской эскадрильи в Испании. Командир достался нам строгий и веселый.

- Чего, Кондрат, приуныл? - он нарочно делает ударение на последнем слоге, превращая мою фамилию в имя. - Как ты вчера уцелел - ума не приложу. Это же надо - так выскочить на пулеметы "хейнкеля".

И, подмигнув, шагает дальше. Я с удивлением думаю: как он успел в той неразберихе заметить мою оплошность?

Ну что ж, коль есть разрешение, то не будем тратить время зря! Мы быстро собрались для пешеходной экскурсии по городу, неподалеку от которого был наш прифронтовой аэродром. У города длинное загадочное название: Алкала де Энарес.

Гидом, конечно же, был Саша. Кому же еще? Водил нас по улицам, расспрашивая испанцев, рассказывал потом и нам всякие любопытные подробности и истории. И вдруг сообщил такое, что ушам не поверишь:

- В этом доме, товарищи, родился Сервантес. Дом как дом. А все же вызывает почтительность.

- Здесь крестили великого писателя.

Молчаливо постояли в церкви возле тумбы, на которой держалась массивная чаша. Купель, объяснил Саша, в которую окунали автора "Дон-Кихота Ламанчского".

Мелкий, сеющий дождичек не прекращался и на другой день.

- Между прочим, нас приглашали в гости, - значительно, но вроде ни к кому особо не обращаясь, сказал Матюнин за завтраком.

- Кто? - поднял на него глаза Рычагов. - Мадрид. Отель "Флорида". Михаил Кольцов, - Матюнин словно прочитал визитную карточку, Какое-то мгновение Рычагов колеблется,

- Спрошу у начальства...

Через полчаса он напутствовал нас:

- Только сеньорит берегитесь, повлюбляетесь - что потом с вами делать?

Отпустили пятерых. Жаль, без Антона Ковалевского. С удовольствием прихватили бы его, он уже бывал в Мадриде, но теперь ему прописан постельный режим.

Несколько дней назад Георгий Захаров, парторг, сразу после боя провел короткое собрание.

- На повестке, - сказал, - вопрос о поведении коммуниста в бою. У нас нет плохих случаев в этом смысле, повестку подсказывает как раз пример положительный. Только что наш боевой товарищ Антон Ковалевский приземлился на совершенно раздетом самолете.

- Как это - раздетом?

- Он так яростно гнался за фашистом, что на пикировании не выдержала обшивка, сорвало перкаль.

- А где же Ковалевский? - опять раздается чей-то вопрос.

- От перегрузок у него пошла кровь из носа и ушей. Теперь на обследовании.

- Напрасно тут секретарь сказал, что случаев у нас нет...